- Я что, по-твоему, нищий?! – Люська резко остановился и обернулся к Маше. – Думаешь, последний хрен без соли доедаю? Ещё ты со своей благотворительностью! Мне подачки не нужны! Поняла?

- Поняла. Ни о чём таком я не думала. Так что, не надо на меня орать. У меня, знаешь, нервы тоже не железные! И на глазах, между прочим, человек умер, которого я знала! А Косте он всегда помогал, почти как отец! Да что я тебе объясняю… - Маша осеклась, отвела глаза и замолчала.

- Ладно, чего это мы в самом деле… - уже спокойно заметил Люська. – Бесит просто, когда разговор о деньгах заходит…

- Точно, - Маша подумала о Косте.

И словно прочитав её мысли, Люська продолжил:

- Как Костя-то? Переживает?

- Что же ты сам его не спросишь?

- Я… - Люська остановился. – Даже не знаю… Ну что я ему скажу? Ведь ничего общего между нами нет. Батя у меня бывший зек. Я работать сразу после школы пошёл. – Люсьен перепрыгнул через коровью лепёшку и указал на неё Маше. - Костя в Николаевское редко приезжал, а когда его отец помер, и вовсе перестал. Летом иногда только. Поначалу я ещё к нему бегал, пока мальчишкой был, хоть отец и ругался страшно. Хворостиной и ремнём бил. И гоняли меня от Костиного дома. Злился я, конечно, даже окно как-то разбил у них, - он усмехнулся. - А постарше стал, так узнал, что договорённость у Цапельских с моим батей была - чтобы я, значит, с Костей не общался. Тётка, Серафима Николаевна, при встрече мне сказала, чтобы я к ним не ходил. А я что, дурак, что ли? Мне один раз скажи – я пойму. Ясно ведь – не чета я Костьке. Наверное, думали, что к водке да гулянкам приобщу, а мне, веришь, и не хотелось этого никогда… Да если бы у меня деньги были, то я б тоже учиться пошёл на художника или на архитектора. Только к дому пришпиленный я много лет был из-за бабки, - Люська тяжело вздохнул.

- А твоя бабушка сейчас жива? – Маша приложила ладонь к макушке, чувствуя, какой горячей она стала от жары.

- Не, померла. Она у нас сильная была, только с головой не дружила. Уйдёт куда - до ночи ищем. А она чекушку из дома умыкнёт, выпьет, под куст свалится и спит… Чудная стала после того, как маманька утопилась…

Сердце Маши болезненно сжалось.

- Расскажи мне о маме. Какая она была?

- Расскажу – что ж не рассказать? – пожал плечами Люська. – Сколько мне тогда было, лет пять? Как думаешь, много я помню? – он остановился у невысокого забора перед домом, утонувшим в зелени старых яблонь с кривыми стволами. – Проходи, - открыл перед Машей калитку, - только у нас всё по-простому…

Маша зашла в сени и пригнулась. Ей показалось, что она сейчас заденет потолок головой – настолько низким он ей показался. В доме было прибрано, если можно так сказать о месте, где вещей и мебели не так уж много. Неровный пол со сбитыми порожками, большая печь в половину центральной комнаты, выходящая одной стороной в коридор. Тут же перед ней лежали неубранные с весны поленья. Над вьюшкой - чёрный засаленный след от копоти, под дверкой для розжига – обуглившиеся половицы. В углу примостилась кочерга, от её ручки по стене тянулась густая паутина.

- Осмотрись, если хочется. Я щи разогрею.

На кухоньке загудел маленький пузатый холодильник, и скоро раздалось чирканье спичек и металлический скрежет кастрюли о плиту.

Маша огляделась. Отодвинула занавеску в небольшом чулане. На лежаке вдоль стены неопрятной кучей лежало скомканное шерстяное одеяло, рядом на табурете стояла стеклянная банка, до краёв набитая окурками. Запах стоял отвратительный. Картину завершали пустые бутылки в ряд и остатки копчёной рыбы в ведре.