– А кто его убил?

– Его убило привидение.

– А вы-то на что?

– Я не успел. Меня вызвали слишком поздно. Ему нечем было платить, и он оттягивал, думал, что справится.

– Значит, не справился?

– Никто не может справиться сам.

– А почему вызвали вас, а не скорую? Вы и кишки сшивать умеете?

Я засмеялся. Он тоже хрипло закаркал, куда-то потянувшись и извлекая бутылку.

– И правильно, – сказал я.

За всем этим я еле успел перейти мосты до полуночи. Родной берег встретил меня полосой отчуждения, а потом – вонью, горами мусора, а потом, в виде салюта, из кустов кинули пластиковую бутылку. И первое человеческое лицо, которое я увидел, была искажённая улыбкой морда радостного.

В аптеке я купил кусок лавандового мыла и кокаин. Это было утром. Утром мне всегда трудно куда-нибудь себя деть. Заняться мне нечем, а каждый, кого я намереваюсь повидать, занят или отсутствует, или сам хочет, чтобы его развлекали. Жизнь ещё не проснулась, проснулись только рефлексы. Драйва в людях не больше, чем в их кофемолках, фенах, электробритвах, машинах, станках, к которым они поедут. Это закон утренних часов.

Но правила существуют за счёт исключений. И сегодня дома оказался Муха.

– Ты когда-нибудь думал, как нелегко убить муху в полёте? – сказал он вместо приветствия, впустив меня и возвращаясь на кухню. Я пошёл следом.

Я устраиваюсь под прикрытием большого нового холодильника и слежу, как Муха ожесточённо размахивает полотенцем. На пол падают: дешёвая книжонка – развеивая влажные несвежие листы, пепельница – рассыпая бессчётные окурки, корзинка – расточив луковую шелуху; летят сигареты, клочки бумаги, целлофан, хлопья жизнедеятельности.

– Если ее не ликвидировать вечером, – шипел Муха, – утром она не даст мне спать. Проклятые мухи просыпаются раньше птиц.

– Сейчас утро.

– Серьёзно? Тогда позавтракаем.

Когда он открыл дверцу холодильника, оттуда вылетела муха.

– Ой, блядь, не могу! – взвыл он. – Апрель, блядь! Ну откуда в апреле мухи?

– Мухи есть всегда.

– Верно.

Две мухи сели на дверцу буфета и успокоились. Муха сжался в комок.

– По одной ударишь, так другая улетит, – цедил он сквозь зубы. Он задумался, потом, стараясь не делать лишних движений, сунул мне в руку сложенный вдвое журнал. – Давай, действуем синхронно. Ты по правой, я по левой. Раз, два, три!

Мы ударили.

Я думал, что буфет упадёт. Вместо этого на пол к нашим ногам упали два жалких, уже бесформенных серо-чёрных трупика.

– Есть, есть смысл в коллективизме, – сказал Муха удовлетворённо. Босой ногой он растёр по грязному полу печальные останки, и тут на его сморщенном, собранном в складки лице отобразилась новая неприятная мысль. – Слушай, а мухи бывают этими?

И у нас не любили называть вещи их именами. Кроме того, слишком серьёзные и длинные слова «привидение», «призрак» мало кто умел выговорить отчётливо. Было, правда, детское слово «тени», сленговое «жутики» и множество просящихся на язык слов вроде «дохляки», «трупяки», «покойники», – но лишь краткое, безоценочное, держащееся силой интонации словцо звучало безошибочно.

– Нет, – сказал я. – Ты их что, видишь?

– Откуда мне знать, что я вижу? – Муха сердито передёрнулся. – На вид живые, а на деле одинаковые. – Он критически оглядел мои волосы. – Подровнять?

Он был парикмахер – и очень неплохой, хотя и с идеями. Так, у него была идея о том, что стричь нужно без расчёски. «Ножницы, – говорил он клиенту и звонко пощёлкивал в воздухе ножницами. – Пальцы! – и он показывал свои кривые проворные пальцы. – Расчёска? – спрашивал он сам себя. – А где у меня третья рука держать расчёску? К тому же, это негигиенично». Сражённый его логикой клиент соглашался и оповещал знакомых.