– Генри? 

Не буду смотреть ей в глаза, не буду. Не могу, не могу. Пусть думает, что хочет. Отвезу ее домой, и на этом все. Зеленый, голубой, синий… Снова все падает. Начинаю заново.

Она подходит ближе, и каждый шаг отдается волной мурашек на моих плечах. Я даже колебание воздуха чувствую. Вот Лера встает совсем рядом, край длинного халата почти касается моего бедра. Красный, красный, красный...

Лера складывает руки на груди и, глядя на растянутое утреннее небо за окном, тихо проговаривает:

– Ты совсем не спал.

Молчу. Уплываю в себя, прячусь от ее голоса, взгляда, очертаний на фоне окна.

И девушка больше не роняет и слова. Стоит еще несколько минут, а затем разворачивается и идет в кухню, которая смежная с гостиной, разделена только барной стойкой.

Слышу, как стучат шкафчики, шелестят пакеты.

Играем в молчанку около часа, пока дом не наполняется ванильно-сладкими запахами жареных оладий и терпко-ячменным ароматом крепкого колумбийского кофе. Глаза щиплет от недосыпа, тело ломит от усталости, а желудок уже не против перекусить. Предатель.

Но я не могу говорить. Особенность такая: когда сильно волнуюсь, словно в камень превращаюсь, и чтобы меня расшевелить, нужно подождать. Психолог говорит, что у меня начальная стадия аутизма, Синдром Аспергера, что не развился в детстве и при сильных потрясениях может немного мешать жить. В эти моменты я понимаю, что происходит, но ничего не могу сделать. Ухожу в себя, будто черепаха, прячусь под панцирь.

– Генри, – садится рядом девушка и берет кубик из моей ладони. 

Мой кубик.

Не могу смотреть, скольжу взглядом по полу, изучаю ее худые руки, вытянутые пальцы, аккуратные ногти.

Лера передвигает маленькие детали и, выкладывая их на паркете в узор, шепчет:

– Я раньше очень любила строить. Только у меня был конструктор с болтиками. Знаешь, железный такой? 

Смотрит на меня, чувствую, что взгляда не отрывает, но головы не поднимаю. 

– А когда Валентина к нам переехала, я отдала конструктор сводной сестре. Только она его через месяц затаскала по дому, и мачеха заставила выбросить. Мол, мусор. Я тогда так расстроилась, ревела в подушку, как дурочка. Вроде и играть уже не хотелось, потому что выросла, но жалко было расставаться с любимыми вещами. Тем более это был подарок отца.

Я тянусь взять синий кубик, чтобы дополнить радужную башню, и сталкиваюсь с ее пальцами. Прошибает током, отодвигаюсь. Моя личная темнота идет трещинами.

– Генри, скажи, зачем ты пристал ко мне на приеме?

Не могу говорить. Сжимаю в кулаке кубик и слышу, как он скрипит под пальцами.

– Зачем пригласил на ужин? – допрашивает Лера, а я увожу взгляд в сторону.

– Зачем позвал на танец? – еще вопрос. 

Каждый – словно ведро холодной воды на голову. Отрезвляет.

– Зачем гнался за мной? Спасал, домой привез? Отогревал… – Она сипит, но продолжает: – Ухаживал...

Молчать так жестоко, я знаю, но рот не открывается. Я в коконе своей психики, и будет лучше, если Лера сейчас просто оставит меня в покое.

– Генри? – Она чуть повышает голос и касается моей руки. 

Настойчиво, и я не успеваю убрать. 

– Зачем ты целовал меня? Не делай вид, что не слышишь. Отвечай!

Последнее громкое слово вырывает меня из оцепенения. Я поднимаю гневный взгляд и разбрасываю одним движением руки построенные башни. Лера садится на колени, подминая под себя халат, и начинает поправлять квадратики.

– Тебе неприятно быть рядом со мной?

– Тебе нужно уйти, – отвечаю сухо.

Она водит руками туда-сюда, перекладывает с места на место кубики, а потом говорит:

– Мне некуда идти.