в себя.

– С Наташкой что, правда?.. – Клыш зачем-то показал на окна Земских.

– Да, погиб ангел наш, Наташенька, – витиевато забормотал Гранечка. Опережая вопрос, воздел руку. – Как истинный ангел, – от молнии. К тетке в деревню ездила, и по полю на велосипеде, в грозу. Спряталась под дерево. Там и дерево-то, говорят, одно на все поле было. Прямехонько и… Хоронили в белом платье и фате, – вечная теперь невеста. Лежит, в лице ни кровинки. Как лист бумаги. А уж как Светочка рыдала. Как рыдала!

Он выудил из кармана початую липкую бутылку с кубинским ромом «Гавана» – наипаскуднейшим из всех существующих ромов – раскрутил и, давясь слезами и отвращением, сделал несколько глотков прямо из горлышка, – раньше у него так не получалось.

– Алька насчёт Наташки знает?

– В первый же день телеграмму послали. Раз не приехал, значит, не отпустили. Армия – не санаторий. А так, формально, – даже не жена.

– Как бы с горя в самоволку не рванул, – Клыш представил себе, как за тысячу километров отсюда рвется с короткого поводка вольнолюбец Поплагуев. Поёжился. Отобрал бутылку, глотнул, вернул Оське. – Где достаешь-то в безалкогольном городе?

– Это всё Фома! Раньше среди байкеров верховодил, теперь у винных магазинов. Ему тоже нынче свет с копеечку. Вернулся на гражданку, а Зулию-то Харис выдал. За Меркина, директора овощного магазина. Вот и пьёт беспробудно. Виртуозничает, как прежде, на мотоцикле.

– Как же он на байке – пьяный?

– Не-е! Байк на приколе. К вечеру выводит попастись. Растворит сарай, заведёт, голубятню откроет. Байк тарахтит, а он рядом среди дворняг. И – голуби в небе.

Из подъезда в светлом прорезиненном плаще, в жёлтых резиновых сапожках вышла Светка Литвинова. Приветливо помахала Клышу. Без церемоний отобрала у Грани недопитую бутылку.

– Хватит про Фому! Сам какой день жрешь без просыху! – Гранечка покорно сморгнул. – Ну представился папаша твой несусветный. Что ж теперь? Зато мать целее будет. Сам же говорил, – праздник!

– Праздник, – уныло согласился Гранечка. Он обхватил Светкины колени, вжался лицом. – Как жить-то с этим, Светочка?

– Вот урод, – Светка зыркнула на циферблат. Что-то прикинула. – Ладно, ступай, забегу прямо сейчас на часок.

– А не обманешь опять?! – Гранечка обнадеженно вскинул голову.

– Иди! Горе моё.

Боясь, что она передумает, Оська вскочил. Неловко кивнув Клышу, заспешил в подъезд. Перед дверью задержался:

– Сам-то надолго?

– Думал, надолго.

Светка проводила пухлую фигуру взглядом.

– Жалко его, недотепу.

– Он не недотепа. Он – нежный, – возразил Клыш. Заметил горькую усмешку. Подобрался. – Насчёт отца его… Ты что, на Оську думаешь?

– И думать не хочу! Вот уж о ком не пожалею! – оборвала разговор Светка.

Настаивать Клыш не стал. Мотнул подбородком на сарай Тиновицких.

– Оська говорит, Харис Алию замуж выдал? Как же согласилась?

– А чего она? Овца и есть овца. Стеганули и – пошла в стойло. Одно слово, – татарка!

– Как Фома перенёс?

– Нормально перенёс. Пьёт запоем.

Светка, махнув ручкой, вернулась в подъезд – вслед за Оськой.

Клыш бесцельно брёл по проспекту.

Город после первого снега стоял сырой и хмурый, будто с похмелья. Накрапывало. Потому улицы опустели.

Зато у винного, за татарской мечетью, где прежде давали с заднего хода, бесновалась толпа.

Клыш задержался у крыльца.

Оставалась минута-другая до открытия. Несколько старушек, из тех, что кормились перепродажей очереди, изо всех сил пытались сохранить порядок, выстраивая людей по номерам. Среди них Клыш приметил бабу Шуру, когда-то торговавшую в Шёлке опивками из детсадов. В пальтице с вытертым лисьим воротником, она бойко размахивала списком номеров.