Гуров неожиданно рассмеялся.

– Ладно, опустимся на землю. Я убежден, дочку вам быстренько вернут, потому что в вас стремятся приобрести союзника, а не врага. Подобные фокусы мы проходили, не более чем бряцание оружием, показная игра мускулами, мы хотим все решить по-хорошему, на всякий случай знай, мы и такое можем.

Зазвонил телефон, хозяин быстро снял трубку:

– Слушаю!

– Папочка! Здравствуй, это я! Переволновались, наверное? Совершенно напрасно, я жива, здорова, и у меня все в порядке, домой приеду завтра.

– Юлия, что за номера? Куда ты девалась из Шереметьева? – Горстков пытался говорить сердито, но не мог с собой совладать и ликовал. – Где ты находишься? Немедленно домой!

Гуров слушал разговор по параллельному аппарату и кивал.

– Отец! Мне двадцать четыре года! В аэропорту я встретила приятеля, и он меня умыкнул. Смеюсь! Я на даче под Москвой.

Гуров прикрыл ладонью свою трубку и сказал:

– Спросите номер телефона.

– Хорошо, дочка, слава богу, что объявилась, как тебе позвонить?

– Здесь испортился телефон, потому не позвонила сразу, говорю из автомата. Целуй мать, завтра к обеду буду.

Горстков положил трубку и широко перекрестился.

– Кажется, она слегка пьяна. Лев Иванович, вы гений и пророк.

– Только профессионал. – Гуров взял давно стоявшую перед ним рюмку и про себя добавил: «Все, что говорила девчонка, есть ложь от первого до последнего слова. Кто же это все вытворяет и чего добивается?»

Десятого февраля, в субботу, Гуров собрал свою команду у себя дома. Станислав был этим недоволен.

– Лев Иванович, не дело превращать свой дом в конспиративную квартиру, – сказал он, когда все соратники собрались. – Мы вполне могли встретиться в нашем кабинете. Сочинить легенду…

– Не брюзжи, Станислав, – перебил Гуров, – сегодня суббота, а ребятам надо выписывать пропуска. Какую легенду, кто в нее поверит?

– Твой адрес известен всем, такое собрание ветеранов не может оказаться незамеченным, – недовольно возразил Крячко.

– А что, бывшим ментам собраться в субботу и выпить по стаканчику уже непозволительно? – спросил Илья Карцев.

Геннадий Веткин, Григорий Котов, Валентин Нестеренко, Борис Гаврилов разместились на кожаном диване в гостиной, они были впервые у Гурова в гостях и оглядывались со сдержанным любопытством. Крячко и Карцев ушли на кухню. Хозяин сел верхом на стул, уперся подбородком в высокую спинку.

– Надо признаться, начали мы довольно слабенько, – сказал Гуров.

– Не стели мягко, Лев Иванович, – буркнул Нестеренко. – Начали мы просто хреново, хуже трудно придумать. Я с Ильей и в Париже лопухнулся, и в Шереметьеве обосрался. Извини, – он кивнул Гурову, – знаю, ты не любишь русский народный язык.

– Нормально, Валентин, говори, как тебе удобнее. Лично мне слов хватает. Станислав! Илья! Ходите сюда, мы не пить и есть собрались.

Несмотря на замечание хозяина, Крячко принес тарелку с бутербродами и бутылку водки, Карцев расставил стаканы. Когда водку разлили, то каждому досталось по глотку, опера глянули на порции презрительно, никто руки не протянул.

– Юлия вернулась домой неделю назад, мы не знаем, где она сутки находилась, кто увез ее из аэропорта и зачем. Вы битые сыщики, думайте, высказывайте любые бредовые соображения, только не молчите.

– Она боялась, что будет встречать отец, а встретил любовник, они смотались по-тихому, – сказал пацанистого вида Борька Гаврилов и отвернулся.

– Хорошо, что еще? – Гуров взял бутерброд, начал жевать.

– Мы наследили в Париже и в аэропорту, – сказал Нестеренко. – Не увидеть нас могли только слепые.