А ругать молодежь было принято еще в Древней Греции; как образованный человек он это знал. Но, вероятно, ни в одном социуме не существовало такой пропасти между поколением родителей, воспитанным в стране без секса, и их детьми, начавшими жизнь по свободным биологическим законам.

Вопрос состоял лишь в том: кто окажется счастливее в зрелом возрасте?

Он, доктор Верников, познавший первую женщину в двадцать четыре года?

Или эта маленькая ходячая промежность, которая уже наверняка поменяла десяток мокрогубых сверстников, но еще только начала свой разбег…

Погруженный в ненужные на отдыхе философские мысли, Верников шел мимо стеклянной стены отельных лавок.

Какой-то турок, прикоснувшись к руке, вкрадчиво обратился по-русски. Не потому что принял его за русского – на русского Верников походил меньше всего – просто турки на любого постояльца набрасывались в надежде, что тот окажется россиянином. Ведь только с последнего имелась возможность легко стрясти деньги за какую-нибудь дрянь.

– Später! – не взглянув, бросил Верников универсальное немецкое слово.

За границей он намеренно выдавал себя за немца, обладая достаточным языковым минимумом: к соотечественникам Гитлера турки не приставали вообще.

Миновав торговую зону, Верников вышел из отеля, и плотный жар турецкого утра охватил его со всех сторон.

Территория пятизвездного отеля напоминала не Турцию, а какой-нибудь Египет. Причем не курортный оазис, а шоссе Халаиб – Суэц, тянущееся сквозь Аравийскую пустыню. Даже с сухощавого Верникова на пути до пляжа сошло семь потов.

Белые пластмассовые лежаки вытянулись под голубыми тентами. Расторопный Коля успел занять места в ближнем к морю ряду. И сейчас на брошенных пляжным турком сине-белых матрасах расположилось семейство Анохиных.

Невысокий, но кажущийся крупнее Верникова из-за огромного живота Сергей.

Ирина: статная, и почти стройная, в достаточно смелом красном бикини.

И Коля – с мобильником на шее и наушниками дискмэна в ушах.

Четвертый лежак был занят для Верникова.

– Зиг хайль, – не выходя из образа, насмешливо приветствовал он друзей.

И приложил ладонь к зеленой маскировочной шляпе, которую надевал, пока шел по солнцу с сухой головой.

Бросил на матрас сумку с пляжным полотенцем.

Снял часы, очки и сланцы, чтобы сразу идти к морю, но Ирина схватила его за руку:

– Константин, стой. Ты намазался?

– Намазался, намазался, – отмахнулся Верников; ему не терпелось пробежать полоску раскаленного песка и нырнуть в прохладную воду.

– Вижу я, как ты намазался… Хуже Коли, честное слово…Ну-ка повернись. Спину кто тебе мазать будет?

Верников послушно повернулся.

– Между прочим, Еленочка мне поручила за тобой следить.

– Вот и следи, – вздохнул он.

– И слежу, – ответила Ирина.

И, налив в ладонь своего крема, принялась натирать его там, где, на ее взгляд, не доставало защиты.

Прикосновение ее пальцев, прохладных от еще не нагревшегося крема, было приятным. Было бы даже волнующим, будь Верников сейчас настроен на женские прикосновения. Но настройка давно сбилась, и сейчас он ощущал лишь благодарность за заботу, не более того.

С Ириной, как и со всем семейством Анохиных, Верниковы дружили больше десяти лет; здоровенный оболтус Коля вырос на руках. Эта дружба возникла случайно. Женившись в третий – и надо полагать, последний – раз на Алене, Верников сумел купить квартиру в новом доме. И так получилось, что Анохины, жившие тремя этажами ниже, быстро оказались единственными людьми, пригодными для нормального общения в подъезде. Несмотря на то, что они принадлежали к разным кругам: Верниковы были медиками, Сергей Анохин – компьютерщиком, а Ирина – бухгалтером. Но они сдружились, постепенно войдя в быт друг друга. Ирина Анохина даже считала себя подругой Елены Верниковой. Хотя у последней не имелось подруг, она вообще мало доверяла женщинам. Но дружба домами оказалась приятным делом.