Просторная комната с белеными стенами и холодным очагом в углу оказалась пустой. Серые каменные плиты пола были влажны: не то их недавно вымыли, не то это было их обычное свойство. На газовой плите стоял большой эмалированный чайник с закопченными боками. Простой сосновый стол, занимавший всю середину комнаты, с придвинутыми к нему плетеными стульями, невзрачными и крепкими, какие можно встретить в церкви, несколько шкафов вдоль стен, огромная корзина у входа, на дне которой обреталось несколько багровых луковиц, – это была вся обстановка кухни, по-казарменному чистой, холодной и безликой. Помещение ярко освещалось двумя свисавшими с потолка лампами под жестяными абажурами. Александра, щурясь от света, казавшегося после уличной темноты слишком резким, огляделась и прикрыла за собой дверь, чем разом отсекла нарастающий гул расходившегося дождя.

В коридоре, куда вела единственная дверь из помещения, послышались быстрые шаги. Художница ожидала увидеть хозяйку дома, свою старую московскую знакомую, перебравшуюся не так давно на постоянное жительство в Париж, но на пороге кухни появился незнакомый молодой человек. Он вошел, явно не ожидая увидеть гостью, потому что, едва заметив ее, издал изумленное восклицание и нахмурился. Александра поторопилась заговорить с ним, чтобы развеять опасения, которые, как она видела, уже испытывал юноша.

– Я приехала к Наталье Ступиной, – произнесла она сперва на всякий случай по-русски, затем тут же повторила по-французски, уяснив, что ее не понимают. – Она здесь живет?

– Здесь, – по-французски ответил молодой человек, несколько успокоившись. – Но ее нет, она в Париже.

Александра с досадой растерла озябшие ладони и невольно оглянулась на входную дверь, за которой слышался непрерывный гул ночного апрельского ливня.

– Она должна была меня ждать по этому адресу, – упав духом, произнесла женщина. – Я даже не знаю, где находится ее парижская квартира.

Но молодой человек, который представился Дидье, с чисто галльским дружелюбным добродушием предложил ей не волноваться.

– Наталья мне ничего не говорила, но если она вас ждет, переночуйте здесь. Утром она собиралась приехать. Я сам ее жду.

– А нельзя ли ей позвонить?

Но выяснилось, что Дидье не знал телефонного номера парижской квартиры, да и о ее местоположении имел самое смутное представление.

– Это где-то в Латинском квартале, недалеко от Сорбонны, – проговорил он и добавил с выражением восторга: – Шикарно!

Дидье оказался сыном соседа, чей сад и дом располагались сразу за оградой. Устраивая гостью на ночлег (спален на втором этаже оказалось несколько), молодой человек успел вкратце рассказать Александре обо всем на свете. В частности, о том, что сейчас он нигде не учится и толком не работает, потому что «пока присматривается», Наталья платит ему «кое-что», чтобы он «присматривал здесь за всем», а сама появляется редко. Ему девятнадцать лет, у него три сестры, из которых старшая уже присматривает за младшими, совсем маленькими. В целом, у Александры создалось впечатление, что Дидье и к ней «присматривается»: художница то и дело ловила на себе пытливый взгляд его больших голубых глаз, веселых и одновременно лукавых. Наконец молодой человек пожелал ей спокойной ночи и скрылся в коридоре, закрыв за собой облезлую дверь, некогда выкрашенную синей краской.

Оставшись одна, Александра опустилась на кровать, покрытую шерстяным красным одеялом. Пощупав тюфяк и с удивлением убедившись, что он набит соломой, она откинула одеяло и осмотрела пожелтевшие от старости простыни, плоскую подушку, словно еще хранившую отпечатки покоившихся на ней когда-то голов. Возле кровати на щелистом дощатом полу лежал коврик, связанный из цветастых тряпиц чьими-то терпеливыми руками. На окне сиротливо висела слишком узкая ситцевая занавеска, розовая в синий цветочек. Откинув ее, Александра приотворила разбухшую раму и впустила в спальню порыв свежего ночного ветра, принесшего с собой лепет капель, падавших с близкой крыши в водосточный желоб.