– Да, да… – пробормотала Дайнека.

Аэлита Витальевна сидела на кухне одна. Она плакала, горестно раскачиваясь из стороны в сторону. Увидав Дайнеку, протянула руки и, когда та подошла, прижалась к ней, оставаясь сидеть на стуле. Девушка обнимала ее за плечи, ощущая, как вздрагивает под руками полное тело.

– Людочка, ты видела? Ты видела ее?

Дайнека прислушивалась к себе, страшась переступить ту грань, за которой начинается фальшивое участие в чужом горе. Но скоро забыла про опасения, потому что горе было не чужое, а ее собственное…

На лестнице сидел папа Сема, сутулый и лысоватый. Скучая, он разгадывал кроссворд. Дайнека подошла к нему:

– Послушай меня! – Дайнека впервые назвала отчима Нины на «ты». – Иди к жене и позаботься о ней. Хотя бы сделай вид, что сочувствуешь.

Она едва не влепила ему пощечину. Почувствовав это, Семен Семеныч отшатнулся.

Дома Дайнека сначала бесцельно слонялась по комнатам, подолгу стояла у раскрытого окна. Потом подошла к портрету Нины, висевшему на стене в гостиной, и застыла, вглядываясь в ее лицо.

Рисунок будто угасал вместе с жизнью Нины. «Наверное, именно так экстрасенсы определяют по фотографии, жив человек или нет… – Эта мысль неожиданно пришла ей в голову. – А ведь и в самом деле, зеркало души пустеет…»

Дайнека ощутила, как тяжесть на сердце становится невыносимой. До этого момента боль утраты не затрагивала совести и вдруг вонзилась именно в нее. Это комплекс вины – неожиданно осенило ее. Возникшая догадка означала, что трагедию можно было предотвратить. Но как?

– Абсурд! Я не могла остановить время.

Однако воспоминание о вещих снах усилило ощущение вины. Она получила Предупреждение и должна была выполнить свою миссию. Но не выполнила.

Отныне жизнь разделилась на две части: одна – до смерти Нины, другая – после. Была, правда, еще одна жизнь: когда мама была рядом…

Дайнека подошла к телефону и набрала номер. Голос отца был заспанным и растерянным:

– Людмила, что-нибудь случилось?

– Спи, папа. Извини, что разбудила. Я позвоню тебе завтра.

Не в силах заснуть, она пошла на кухню. Увидев вчерашнюю бутылку вина, заплакала. Достала начатую бутылку водки, налила в кружку и выпила.

А потом, лежа в кровати, долго еще всхлипывала, перебирая в памяти события последних дней и те давние, о которых обычно старалась не думать.

Ночь выдалась сумрачная и душная, как перед грозой.

Говорят, что с детьми не разводятся, но их семья, видимо, была исключением. Когда Дайнеке было двенадцать лет, от нее ушла мама. В то время они жили в Красноярске. Мама просто исчезла, не простившись и ничего не объяснив, и Дайнека долго не могла понять, почему эта беда случилась именно в их семье, где все так нуждались друг в друге.

Отец объяснил ей, что мама полюбила другого человека. Именно так, осторожно и неопределенно, он и сказал. Почему, Дайнека поняла намного позже. Еще папа добавил, что по-прежнему любит маму, но пока им придется пожить вдвоем, без нее.

Оглушенная и потерянная, бродила она по опустевшей квартире. Открывала родительский шкаф, в котором теперь висели одни только папины вещи, заглядывала под кровать, где уже не было знакомых тапочек. И ей никак не удавалось найти что-то, принадлежавшее маме, и только ей.

Когда Дайнека вошла в кладовую, она наткнулась на старенькую мамину сумочку и с волнением заглянула внутрь. На дне, затертые и пожелтевшие, лежали три билетика. Дайнека вспомнила тот давний поход в цирк и разразилась оглушительным ревом, похожим на вой тревожной сирены. Горе было слишком большим, несоизмеримым с ее маленькой, никому не нужной теперь жизнью. Она причитала и всхлипывала от обиды на несправедливость, которая предназначалась кому-то другому, а выпала почему-то ей.