Хемингуэй! Фицджеральд! Фолкнер! Стейнбек! Воннегут! Их литературное наследие пережило крах многих журналов, которые выплачивали им щедрый гонорар – пословно или построчно – и знакомили с их произведениями сотни тысяч и даже миллионы читателей.

Отобранные для данного сборника рассказы Курта напоминают о развлекательной продукции той эпохи – они легко читаются, кажутся простыми и даже упрощенческими по технике изложения, пока читатель не задумается над словами автора. Это волшебный фонарь Курта, его Конфидо, который неустанно отображает причуды и загадки человеческого поведения, но с неизменной долей юмора и снисходительности.

Открытие этих образчиков винтажного Воннегута продемонстрировало, что легкость всегда была отличительной особенностью его стиля, подтвердило долговечность его таланта, стало подарком для всех нас – друзей и читателей, которые наслаждаются блистательным «джиу-джитсу» Курта Воннегута и его искусством.

А/я 37

Алплаус, Нью-Йорк

11 февраля 1951

Дорогой Миллер.

Несколько разрозненных мыслей о том, что мне хотелось бы добавить к моему последнему письму. Речь пойдет о школе: школе живописи, школе поэзии, школе музыки, школе сочинительства. После войны я пару лет учился в магистратуре антропологического факультета Чикагского университета. Под впечатлением от яркого и невротического преподавателя по фамилии Слоткин я заинтересовался самим понятием школы (сейчас объясню, что я имею в виду) и решил писать диссертацию на эту тему. Я сочинил около сорока страниц о парижской школе кубизма, но затем преподаватели посоветовали мне выбрать тему, теснее связанную с антропологией. Мне достаточно твердо заявили (Слоткин промолчал), что нет ничего увлекательнее индейской Пляски духов 1894 г. Вскоре после этого у меня закончились деньги, я поступил на работу в «Дженерал электрик», и диссертация о Пляске духов (хоть и чертовски увлекательной) так и не продвинулась дальше предварительных выписок.

Однако замечание Слоткина о важности школы мне запомнилось и кажется теперь уместным по отношению к тебе, ко мне, Ноксу, Маккуэйду и всем остальным, чья литературная судьба нам небезразлична. Слоткин говорил: ни один человек, достигший величия в искусстве, не сделал это в одиночку: он был лучшим из тех, кто думал примерно так же. Это в высшей степени справедливо для кубистов, а Слоткин приводил убедительные доказательства применимости своего тезиса к Гёте, Торо, Хемингуэю и кому угодно.

Если это и не на 100% справедливо, но все же интересно – и, возможно, полезно.

Школа, говорил Слоткин, дает человеку фантастический заряд мужества, который нужен, чтобы внести в культуру нечто новое. Она дает ему боевой дух, чувство солидарности, ресурсы многих мозгов и – возможно, самое главное – уверенную предвзятость. (Мое изложение сказанного Слоткином четыре года назад крайне субъективно – можно считать, что это мнение Воннегута, производное от Слоткина.) Что касается предвзятости: я убежден, что в искусстве ни черта не добьешься, если будешь проявлять мягкость и благоразумие, уважать все точки зрения, прощать все грехи.

Слоткин также говорил, что человек искусства волей-неволей принадлежит к какой-либо школе – хорошей или плохой. Я не знаю, к какой школе принадлежишь ты. Моя в данное время включает Литтаэура и Уилкинсона (моих агентов), а также Бергера – и больше никого. Поскольку никто другой меня не поддерживает, я пишу для них высококачественную глянцевую трескотню.

Уже пять недель я предоставлен сам себе. Переписал повесть, сочинил материал на подверстку и пару рассказов по пять тысяч слов. Вероятно, что-то удастся продать. Сегодня воскресенье, и уже начинают появляться вопросы: что я начну завтра? Кажется, я знаю ответ. А еще я знаю, что ответ неправильный. Я начну то, что удовлетворит «Литтаэур и Уилкинсон, инк.», «Бергера» и (дай-то Бог)«Мэтро-Голдвин-Майер».