Я кивнул.

– Значит, ты можешь запомнить длинную последовательность цифр или… что на тебе было надето двадцать четвертого января две тысячи пятого года?

– В подробностях.

– Прям… до мельчайших? – спросила она. – Оцени по шкале от одного до «Я-должен-попасть-на-шоу-Эллен-Дедженерес».

– Какие там требования у Эллен? Восемь?

Дарлин не отводила от меня свои распахнутые глаза.

– Вау. Да ты мегамозг. Должно быть, это помогает в юридической школе?

– Да, это так, – согласился я. – Иначе я никогда не закончил бы вовремя.

– Классно, – сказала Дарлин.

У меня появилось предчувствие, что она готовится завалить меня вопросами, как Эндрю из учебной группы, и я прервал ее на полуслове:

– Итак, собираешься вернуться к танцам? – осведомился я. – Как раз вовремя, учитывая, что ты живешь надо мной. Повезло мне.

Она усмехнулась, но ее улыбка тут же увяла.

– Пока не уверена.

Ее пальцы играли с крошечным клочком бумаги, который она достала из кармана свитера.

– За сегодняшний день я сотню раз пыталась выкинуть его.

– Что-то ценное?

– Возможно, – ответила она. – Кто знает. Это телефон танцевальной труппы, но я не уверена, что наберу его когда-нибудь.

– Почему?

Она засунула бумажку обратно в карман.

– Я здесь всего несколько дней. У меня отличная квартира, работа. И пока не знаю, чем буду заниматься. Я вроде как приехала сюда, чтобы начать все сначала.

– Почему? Скрываешься от закона?

Это была шутка, но глаза Дарлин вспыхнули, и она отвернулась.

– Нет, ничего подобного, – быстро пробормотала она, ее улыбка казалась вымученной. – Мне нравится, что меня здесь никто не знает. Словно пресловутый чистый лист, где я могу писать все, что захочу.

Я растерянно кивнул. Разговор медленно переходил на слишком личные темы, а это запретная территория. У меня не было времени копаться в чьих-то проблемах, я сам едва держался на плаву. Тащил на себе день за днем тяжкий неподъемный груз, дожидаясь, когда закончится год и Оливия станет только моей. Усталость походила на мою броню, но Дарлин… Она оказалась слишком легкой и невесомой, словно громоздкие ботинки нужны были ей для того, чтобы не улететь прочь. С улыбкой, не сходившей с лица, с ее беззаботным смехом, она ворвалась в мою жизнь в том продуктовом магазине как ни в чем не бывало.

«Полная противоположность мне во всех отношениях».

Тишина, опустившаяся между нами, не продлилась и трех секунд.

– В общем, сегодня я твой шеф-повар, – сообщила Дарлин.

– Ты не обязана…

Она остановилась и поставила руки на пояс.

– Я смотрела «Закон и порядок». Мы собираемся заняться, как вы это называете? Когда в очередной раз спорят об одном и том же?

– Повторное судебное разбирательство.

– Да, точно. Итак, мы начинаем повторное разбирательство? На повестке дня ужин.

– Я просто не привык…

– Протест отклонен, юрист-моралист, – ответила она. – Я готовлю ужин, а ты позволяешь мне это, или нажалуюсь Елене.

– Господи, ты заноза в заднице, ты в курсе?

Дарлин рассмеялась.

– Чем тебе не угодило слово «настойчивая»?

Я закатил глаза и наклонился, чтобы проверить Оливию. Она все еще радостно посасывала печенье и что-то лепетала. Улыбнулась мне ртом, полным сладкого месива. Я усмехнулся в ответ.

«Святые угодники, как я обожаю это личико».

Снова выпрямившись, я увидел нежный взгляд Дарлин, направленный на меня, на мою дурацкую улыбочку. Я вернул свое обычное выражение лица, взялся за ручку коляски и покатил ее по тротуару.

– Ты такой милый с ней, – сказала Дарлин. – Как долго вы живете только вдвоем?

– Десять месяцев, – ответил я, стиснув зубы. Я всячески избегал разговоров о Молли: иррациональный страх засел во мне, словно одно упоминание имени могло призвать ее обратно, где бы она ни находилась, чтобы забрать у меня малышку.