Это была гонка. Нет, это было выживание. Даже не знаю, как это определить, но уверяю, – это было очень трудно. Очень!
Снег, в наступившей ночи, был ярким и, будто прозрачным. Тёмное русло реки, окаймлённое этим кружевом снега, чётко указывало мой путь. Наверное, в другое время я бы увидел всю эту красоту, когда и кусты, и деревья, придавленные снегом, распластались по берегам, опустили свои чубатые головы в стылую воду. Наверное, я бы залюбовался.
Но сейчас, я грёб без остановки. Видел только чёрную полосу воды. Без единой остановки четырнадцать часов.
Пришла усталость, а вместе с ней апатия. Потом какой-то нервный всплеск, эмоции, отчаяние. Снова апатия.
Вёсла, вёсла, река, река,
Вёсла, ночь, вёсла, ночь…
Река, снег, ночь, снег…
Вёсла, снег, ночь, ночь…
Уже стал понимать, что не выдержу этой бешеной гонки. Не выдержу этого холода. Всё, всё бесполезно. Бесполезно.
Ночь, вёсла, ночь, вёсла.
Руки сводило судорогой. Всё, что ниже груди и до коленей, сковало льдом. Бесполезно. Не выдержу. Не выдержу!
Вёсла, река, река, ночь,
Вёсла, ночь, ночь…
Холод, оказывается, не такой уж и страшный. Просто надо привыкнуть… Глаза сами собой закрываются. Ни каким усилием воли их не разодрать. Открыть глаза можно только водой. Холодной водой, по холодному лицу. И… тепло.
Ещё. Ещё хоть немного. Хоть один поворот…
Вёсла, вёсла, вёсла…
Когда увидел зимовьё, даже не обрадовался. Ничего не было, ни обиды, ни радости, ни какого-то другого чувства. Была просто пустота, и в чувствах и в голове. Ни единой мысли.
Причалил к берегу и, всё-таки на какое-то время, вырубился. Просто отключился. Может это была минута, может и того меньше, но это было. Было, потому, что чётко помню, что очнулся с мыслью: вот здесь, у зимовья замёрзнуть, – просто глупо.
До зимовья метров пятьдесят в подъём. Этот подъём, было второе серьёзное испытание. Первое, – это выбраться из лодки. Я всё преодолел. Я смог!
Зимовьё было не охотничьим, а строительным домиком на полозьях. Дров не было ни внутри, ни снаружи, ни одной чурки. Изнутри домик обшит вагонкой. Я смог оторвать три рейки, разломал их здесь же, ногами, и затопил печку. Когда печь заработала, загудела, и от неё реально пошло тепло, я позволил себе по-настоящему потерять сознание…
Очнулся часа через два. Снова растопил уже потухшую, но ещё тёплую печку и пошёл к лодке. Увидел, что я, оказывается, даже поддёрнул её на берег.
Перетаскал все вещи в зимовьё и… выжил.
Через сутки за мной пришла машина. Точно в назначенный час. Снег уже прилично подтаивал. Солнышко, хоть и было уже осенним, но свою работу делало исправно.
На следующий год, всё-таки надо будет взять плёнку, и ещё пару носков.
Полынья
На середине реки снег потемнел. Этот тёмный, проволглый язык тянулся от полыньи, что притягивала к себе всё внимание выкатившегося из леса охотника. Полынья была живая. Да, она двигалась, ворочалась в своих ледовых оковах, дышала, тесно вздымая не то грудь, не то спину.
Дыхание это, чёрной, тягучей воды не только виделось, его было слышно. Причём слышно не ушами, оно проникало в душу охотника каким-то неведомым путём.
Собака, выбежала следом на чистину русла и тоже упёрлась взглядом в чёрную, вздымающуюся воду. Подняла на загривке шерсть и утробно, едва различимо зарычала.
Охотник потоптался на месте, вырисовывая в снегу небольшую площадку, равную длине лыж. Собака пробралась по лыжне ближе к хозяину, аккуратно перепрыгнула на вытоптанную площадку. Усевшись на задние лапы, она выпрямила спину и застыла, не отрывая взгляда от тёмного дыхания холодной, зимней реки.