Заворожено разглядывая страдающее животное,  я опустилась на колени и подползла к нему вплотную. Ладонью погладила жёсткую шерсть и осторожно скользнула к ране. Лось внимательно следил за мной глубокими влажными глазами и тяжело дышал. Волна странного томления накатила на меня, и я впала в состояние, в котором не понимала где я и что я.

В таком виде: содрогающуюся, впившуюся в истерзанную кровоточащую плоть и воющую меня нашли родители. Животное уже было мертво. Отец попытался ко мне прикоснуться. Его отшвырнуло прочь, и я вскинулась, готовясь наброситься на него. Между нами встала мама. Её не испугал мой безумный вид: заострившееся лицо, обтянутое истончившейся бледной кожей, оскаленный рот с удлинившимися зубами, горящие синью глаза и скрюченные пальцы с изогнутыми когтями.

Не знаю, как она смогла понять, что я не причиню ей вреда и поняла ли это вообще, но,  обхватив меня руками,  она прижала  напряжённое тело к груди и стала баюкать словно дитя, напевая хриплым от простуды голосом старую колыбельную, которая всегда мне нравилась.

Придя в себя,  я вскрикнула от ужаса осознания и страха потерять их, своих самых родных людей. Протянув ладонь отцу,  я даже не надеялась на то, что он вложит в неё свою. Он не оставил меня и мы стояли у кромки леса втроём, обнявшись и став  после этого ближе. Единственное,  что изменилось во мне после произошедшего,  с моей кожи исчезли все шрамы, и я стала словно немного младше.

Родители осторожно пытались выяснить, кем я могу являться, но все изыскания оказались безрезультатны. Копать глубже они не решились, боясь, что меня могут вычислить и запереть в какой-нибудь лаборатории.

Следующим серьёзным испытанием для нас стало событие, произошедшее около десяти лет спустя.

В доме появилась бригада рабочих,  делающих ремонт. Я старалась с ними не видеться. Это было не сложно. Уходя в лес,  я могла там оставаться какое угодно время, не замерзая, всегда находя источник воды и уже привычно поймав зверька в качестве пищи. Выпустив кровь и впитав её энергию,  я могла зажарить тушку для утоления другого голода. У небольшого родника  установила небольшую палатку и оставалась там дотемна. Когда солнце спускалось,  я спешила по извилистой малоприметной дорожке в дом.

В тот день я уже почти вышла из зарослей, когда чья-то широкая ладонь обхватила меня за талию, а другая зажала рот, не позволяя закричать. Один из рабочих, огромный мужчина лет тридцати, с загорелым лицом, светлыми глазами с лучиками морщинок в уголках век, загорелый и крепкий, он создавал впечатление хорошего человека. Оказалось,  он увидел меня пятью днями раньше, уходящую на рассвете,  и никак не мог выкинуть из головы. Он сбивчиво говорил мне это, широкими движениями оглаживая гибкое тело и не позволяя пошевелиться. Умолял  понять, что  я стала для него наваждением, он не мог поступить иначе,  и я просто обязана быть с ним, стать его собственностью. На мои попытки вырваться,  он грубо вывернул мне руку, даже не заметив, что сломал кость и пообещал убить, если  не подчинюсь.

 Когда он стал стягивать с меня одежду, то вдруг неловко завалился, подминая меня под собой и за несколько минут содрогаясь, хрипя и заливая меня кровью,  перестал дышать. Я кричала, пытаясь спихнуть его с себя. Когда мне это удалось я, поднявшись на ноги, пьяно качаясь и корчась от остаточного наслаждения и отвращения к себе,  пошла прочь от дома. Однако скрыться мне не удалось. Мне казалось, что прошло несколько часов как меня нашли у ручья дезориентированную, испуганную, покрытую коркой свернувшейся крови. Когда рядом со мной появились несколько незнакомых мужчин я, упираясь спиной в дерево, выставила ладони перед собой и зашипела, ощущая как язык становиться длиннее и тоньше. Испугавшись,  закрыла лицо руками.