В принципе, был проведён исчерпывающий анализ (исчерпывающий – в том виде, в каком он возможен для современной науки), касающийся массового исчезновения некоторых видов плейстоценовой фауны. Он подготовлен П. Кочем и А. Барновски в 2006 году и опубликован сразу в нескольких американских академических изданиях.

Американские исследователи для начала обратили внимание на то, какие роды вымерли на одном континенте, но при этом выжили на остальных.

В наименьшей степени пострадали Африка и Северная Евразия. На территории Африки – общепризнанной колыбели человечества, где плотность населения всегда была одной из самых высоких в мире, – вымерло семь родов млекопитающих, три из которых выжили на других континентах, при тридцати восьми сохранившихся родах. В Северной же Евразии насчитали всего четыре вымерших рода крупных зверей, при том что общее число сохранившихся форм плейстоценовой фауны – семнадцать.

Более значительно пострадали Австралия (количество вымерших родов там составило четырнадцать при всего двух выживших) и Северная и Южная Америки (вымерло – двадцать восемь и тринадцать, выжило – сорок восемь и десять соответственно).

Здесь, правда, как и в научно-популярных статьях, есть элемент лукавства. Дело в том, что количество видов мелких млекопитающих, вымерших за этот же период, в несколько раз превышает количество исчезнувших в это время видов мегафауны. Что само по себе ставит под сомнение идею об антропогенном воздействии человека на популяции крупных млекопитающих.

Одновременно с человеческим вселением в приполярных областях Северного полушария произошла географическая революция. За несколько тысяч лет исчезли обширные травянистые высокопродуктивные равнины, на их месте широко раскинулись волны Северного, Восточно-Сибирского, Чукотского и Берингова морей.

Исследователи полагают, что ключевыми словами при анализе вымирания крупных растительноядных животных будут не «исчезли равнины», а именно «исчезли травянистые равнины».

Здесь мы сталкиваемся с феноменом: несмотря на то что тропический лес, сельва, тайга выглядят в плане растительности весьма внушительно, все они не могут соперничать по общему росту биомассы с травянистыми равнинами. Будь то хоть саванна, хоть монгольская степь, хоть степь прикаспийская. Рискую показаться тривиальным, но дело в том, что трава растёт…

И даже после того, как съедается, – тоже растёт. И даже после того, как сгорает, – всё равно растёт. Поэтому подобные территории и дают наивысший прирост растительной массы за тёплый период.


Череп шерстистого носорога.


Почему мамонту не прокормиться в современной тайге и, тем более, в тундре Северной Европы, Сибири и Америки, замечательно рассказывает учёный-палеонтолог Кирилл Еськов, которому и даю слово:

«Злаки с их стеблем-соломиной обладают, в отличие от большинства трав, не верхушечным, а вставочным ростом: если отъесть у них верхушку, они начинают лишь быстрее расти. В некотором смысле травяной биом подобен волшебному горшочку из сказки братьев Гримм – чем больше ту кашу ешь, тем больше её становится. Именно поэтому в степях растительноядные животные (копытные, грызуны, саранчовые) могут без вредных для экосистемы последствий одномоментно изымать до 60 % растительной биомассы – цифра, совершенно немыслимая для лесных сообществ наподобие нашей тайги или того же тропического леса. Вот и выходит, что фотосинтезирующей биомассы в степной экосистеме в каждый отдельный момент вроде бы и немного (по сравнению с лесами), но за счёт высокой скорости её прироста можно прокормить гораздо больше (чем в лесах же) копытных и хищников – вспомните знакомые всем нам по телепередачам „В мире животных“ картины африканских саванн или неисчислимые стада бизонов в распаханных ныне прериях…