– Вот что, сударь, – проговорила Лючия, взяв операцию в свои руки. – Есть здесь где-нибудь место, откуда бы я могла наблюдать за княжной Александрой, оставаясь для нее незримой?

– Есть, – кивнул Шишмарев.

– Где?

– Идемте, я провожу.

Лючия двинулась за ним по темному коридору. Проходя мимо одной из дверей, Шишмарев обернулся и принялся корчить гримасы, тыча туда пальцем. По его ужимкам Лючия поняла: за этой дверью спит Чезаре!

Интересно бы знать, какими байками угомонил его Шишмарев? Уж не посулил ли, что доставит добычу прямо в его лапы? Так что доверять Шишмареву нельзя, он служит только себе, вернее – наследству тетушки Наяды.

Наконец опасная дверь осталась позади, и они прошли в холодные сенцы, пристроенные на задах избы. Шишмарев остановился и принялся выколупывать паклю, которой были заткнуты пазы в бревенчатой стене.

Лючия терпеливо ждала, зябко поводя плечами, и вот, наконец, Шишмарев прильнул к образовавшемуся отверстию, удовлетворенно кивнул, а потом посторонился, предлагая занять его место.

Она быстро шагнула вперед и прижалась лицом к холодным бревнам.

У стола, в точности на том месте, где ужинала вчера Лючия, сидела девушка в сером платье (этот цвет вызвал презрительную усмешку у венецианки) и, склонившись, играла с толстым и ленивым котом. Она наклонялась так низко, что Лючии видны была только стройная напряженная спина и короною уложенные косы темно-бронзового оттенка.

Кот равнодушно взирал на белый пальчик, царапающий перед ним пол, и наконец ответил на заигрывания широчайшим зевком.

С возмущенным восклицанием хозяйка серого платья выпрямилась, сердито шлепнув ладонью по столу, и тут кот ожил! Невозможно было даже представить, что этот бесформенный ком способен взвиться с таким проворством! Но все-таки он оказался тяжеловат: только и смог, что зацепился когтями за край стола – и повис. Девушка протянула руки, пытаясь его подхватить, но увалень не удержался и рухнул, повинуясь извечной кошачьей ловкости, на все четыре лапы.

Видно было, что это событие повергло его в величайшее изумление, но через несколько мгновений опамятовался – с хриплым мявом, взывающим к сочувствию, плюхнулся на бок, вернувшись к состоянию привычной ленивой расслабленности.

Что-то зазвенело, раскатилось золотыми бубенчиками, наполнив убогую комнату мелодичными звуками. Казалось, звенят солнечные лучи, пронизывая золотые кудри, нимбом окружившие лицо княжны Александры. Не тусклая бронза, нет, бледное северное золото – вот с чем были сравнимы ее волосы, а взглянув на сияющую бело-розовую кожу, увидев, как розовеют похожие на мальвы четко очерченные губы, как сверкают ясные серо-зеленые глаза, Лючия поняла утонченное кокетство, с каким был выбран для ее платья этот жемчужно-серый бархат: никакой другой цвет так не оттенил бы сияющих красок точеного юного лица, исполненного блаженного неведения своей ослепительной красоты.

«Святая Мадонна! – смятенно подумала Лючия. – Да этот Извольский, верно, без глаз, если равнодушен к ней!»

И только тут до нее дошло, что она смотрит на свое ожившее отражение, однако эта смеющаяся красавица естественна и простодушна, как утреннее солнце. Она же, Лючия, притом что схожа с Александрою во всем, все же не солнце, а оливково-бледная луна, возлежащая на черном бархате ночи, и каждое изящное движение ее продумано, и каждый призывный взгляд, каждая утонченная улыбка исполнены отточенного мастерства охотницы за мужчинами. Эх, да Лючия не смеялась от души уже лет десять, если не больше, небось уже и не сумеет!