Утром Анечка находит черного Сестромама. Он дышит как рыба на камне и пытается выговорить Анечкино имя. Мечется, не понимает Анечка. Как взрослой надо, расти-расти, танцевать. Этот только для взрослых танец. Ринулась в больницу Анечка. Танцу этому между кабинетами-регистратурами много десятков лет. Летит к одному, потом к другому. Взрослая? Взрослая! – Но нужно участие, участие. Какой адрес? – Участковый у неё Акимова, такая рыженькая-полненькая. Да нет – участки поменяли: Оленев, такой худой-невысокий. Нужно участие, участие. Только с часу, может, и раньше. Ждать?! Жда-да-да-ть! Да-да-да!

Анечку подкидывает, ударяет о больничный потолок и шмякает о мраморный пол. Она просыпается после долгих лет жизнисна. Мечется, не понимает Анечка. Бежит домой по мартовской жиже, вызывает «скорую». Брови скорого врача – грачи взлетают при виде чёрного Сестромама. Он отодвигает, презирая, Анечку. Та на кухне спасается – ставит дрожащие лайки, читает посты, пишет сообщения в личке, что Сестромам, кажется, умирает. Скорый посылает Анечку за дефибриллятором. Она бежит вдоль бежевых стен. Флоренция-дефлорация, Флоренция-дефлорация – дичит Анечкина голова. Полезный рацион без ограничений – обложка книги в руках у водителя. У Анечки обложило горло: дифобли… Водитель с первого раза слышит.

Сестромам на полу как в кино от разряда подпрыгивает. Скоро сказка сказывается… Скорый и его сестра как школьники склоняют Анечку и пытаются выкосить смерть из Сестромама. Клиническая уже случилась. Клин грачей летит в окне, или Анечке кажется с кухонного пола, на который она села для сородственности. У скорого врача тоже сестра, все мы сёстры и Сестромамы – дичит Анечкина голова.

Врач почему-то накидывает куртку, почему-то уходит. Его сестра почему-то в коридоре, почему-то уходит. Анечке остаются только костяные ноги Сестромама, торчат раной в раме дверного проема. Сестромама вернули на его любимый диван.

Анечка видит моток шерсти под столом. Кис-кис-кис! Киса-киса-киса! Я тебя никогда не любила, киса. Кис-кис-кис! Киса узлами виляет от Анечки. Нужно, необходимо сейчас поймать. Кис-кис-кис! Киса-киса-киса! Кис-кис-кис! Киса кидается в комнату. Туда-сюда мимо Сестромама.

Кис-кис-кис! Киса-киса-киса! Кис-кис-кис! Всё в Анечке хорошо.

После смерти Сестромама Анечка стала совсем счастливая. Не оттого, что наследница квартирая в Подмосковье. Не оттого, что пропал долг мотания, говорения, выслушивания и делания вида. Не оттого, что умер Сестромам, а оттого, что Сестромам умер. Оттого, что зажила теперь безмерно. Шагнула-ла-ла. Запела на улице, никого не смущаясь. Ущипнула себя за щёку, коленку, локоть, сосок, шею. Улыбнулась менту. Достала монету из фонтана, вытащила занозу-мечту детства. В плотной метро-толпе поправила прокладку. Всё у Анечки хорошо. Шагнула.

Анечка стала себе мерило всего, приблизительная безмерность. Без вины, с винегретом из ада и рая. У Сестромама душа шагнула из тела, а Анечка сама шагнула из души. Зачем таким мера, из души шагнувшим?

Толкнула в метро беременную, отвернулась – шагнула дальше. Подсидела идиотку на работе, move on – шагнула дальше. Выбросила языки, волынку, волонтёрство. Зачем таким делать вид, что делают добро, из души шагнувшим?

Шагнувшие не ходят, шагнувшие плывут. В мутную воду люди, дома, маршрутки, магазины, голуби воткнуты. Анечке во взвеси плылось как влюблённой: легко, слепо и радостно. Влюбилась впервые в жизнь, любилась с жизнью по-настоящему. Чего ждать, чего терпеть из души шагнувшим?