При одной мысли о способе этого осуществления яркий румянец зажег щеки Нюты. Ее веки, отягощенные дремотной тяготой, поднялись с усилием. Она широко раскрыла глаза.
Глава III
– Чем могу служить?
В двух шагах от кресла, на котором замечталась Нюта, стоит высокая худая женщина в темно-коричневом форменном платье, в белом переднике с нашитым на нем ярко-красным крестом на груди. На седеющих гладко причесанных волосах надета скромная белая косынка. И передник с крестом, и косынка – все это ослепительной белизны. Лицо тонкое, благородное, с орлиным носом и проницательными светлыми глазами. Бледные сухие губы плотно сжаты. Густые темные брови придают суровое, несколько надменное выражение пожилому лицу.
Нюта вскакивает с кресла. Румянец густыми пятнами бросается ей в лицо. Смущенно опускаются длинные ресницы, потом испуганно взмахивают снова. Глаза вспыхивают. Губы вздрагивают.
– Я бы хотела… я бы желала… очень желала бы поступить в вашу общину…
– Что?!.
Темные брови сестры-начальницы поднимаются высоко. Глаза внимательно всматриваются в смущенное, все облитое горячим румянцем, молодое лицо.
– Что?
Дрожащим голосом Нюта повторяет:
– Я бы просила вас принять меня в число вверенных вашему попечению сестер… принять меня в вашу общину… Я хотела бы быть сестрой милосердия…
Начальница плотнее сжимает губы. Окидывает стоящую перед ней девушку проницательным взглядом. Потом медленно покачивает головой.
– Этого нельзя сделать, мадемуазель, никак нельзя…
– Нельзя?!.
Нюте кажется, что под ногами у нее раскрывается пол и что она летит в какой-то темный провал вниз головой. Неужели все кончено, все?! Слезы душат ее. Рыдание готово вырваться из груди. Но она делает сверхъестественное усилие над собой, подавляет слезы, готовые брызнуть из глаз, и говорит прерывающимся на каждом слове голосом:
– Почему, почему вы не хотите этого сделать?
Брови сестры-начальницы сдвигаются над блеснувшими недовольством глазами. Она мельком бросает взгляд на золотые часики, прикрепленные на груди. Времени у нее так мало, так убийственно мало, надо еще пройти в операционную, куда откомандировано несколько сестер для помощи врачам, и в амбулаторный прием. А эта худенькая девочка, в нарядной шляпе, так мало соответствующей монашескому строгому облику сестер, задерживает ее здесь пустыми, ненужными просьбами и болтовней. Досада!
Эта досада вспыхивает в глазах начальницы и отражается в ее голосе, когда она говорит ледяным тоном, обращаясь к Нюте:
– Не хочу лгать, мадемуазель. В нашей общине недавно освободилась вакансия вместо умершей три месяца тому назад сестры. Волею высокой попечительницы приюта, дарованной мне, я имею право принимать в общину сестер по собственному моему усмотрению. Вакансия открыта, место есть, но… ни я, и никто другой не решится привлечь вас, именно вас, мадемуазель, к нашему делу…
– Но почему же, почему! – скорее стон, нежели вопрос срывается с побледневших губ Нюты.
– А потому, мадемуазель, – звучит снова в ушах ее тот же бесстрастный, неподкупный голос, – а потому, что дело наше – великое, большое, трудное дело. Оно требует большой затраты здоровья и сил. Оно требует на каждом шагу самоотречения и жертв… Я должна сказать вам, что, пока вы дремали у меня здесь в кресле, я успела хорошо рассмотреть вас. Худенькая, слабая, бессильная, судя по внешности, разве вы сможете поднять взрослого больного?.. Вы, должно быть, нервны и малокровны…
– Нет! Нет! – помимо ее собственной воли вырывается из глубины души Нюты протестующий крик.
– Как «нет», мадемуазель! – еще больше нахмурившись, произнесла начальница. – Вам, очевидно, неизвестно, что жизнь сестры милосердия – сплошная мука… Бессонные ночи, уход за умирающими, гнойные раны, операции – удары по нервам каждую минуту… Вы, судя по внешности, барышня из общества и не справитесь с такой тяжелой задачей. К тому же вы болезненны и чересчур хрупки. Стало быть, об этом не может быть и речи. Если хотите приносить пользу, изберите благотворительную деятельность на другой почве. Учредите какой-нибудь новый комитет для бедных, устраивайте в их пользу концерты, вечера, спектакли – вот вам мой совет. А теперь… извините меня, мадемуазель, мне надо идти, меня ждут.