Свет месяца обливал всю его фигуру, всклокоченную голову и белый, как мрамор, профиль, повернутый к Нюте.

Мужское тифозное отделение находилось в третьем этаже дома, и окно приходилось как раз над каменными плитами дворового тротуара, чуть запушенными снегом.

Помимо всех опасностей от морозного зимнего воздуха, больной горячкой студент Кручинин должен был неминуемо разбиться, упав на камни. Вне себя, вмиг сообразив все это, Нюта вскочила со своего места и бросилась к окну.

– Сходите вниз, больной! Сходите вниз! – крикнула она, хватая за руку Кручинина и всеми силами стараясь стащить его с подоконника и захлопнуть окно.

Но сильный и ловкий, весь в пылу горячки, придававшей сверхъестественную, бессознательную энергию его телу, больной студент оттолкнул Нюту и ближе подвинулся к наружному краю окна. Его глаза сверкали теперь безумием, тем самым безумием горячечного припадка, какое Нюта уже видела однажды в глазах маленького Джиованни в ту роковую осеннюю ночь, а на искривленных плутоватой сумасшедшей усмешкой губах проступала пена. Еще минута – он сделает шаг и выскочит за окно… Удержать его нет силы… Это не Джиованни, девятилетний мальчик, которого можно взять на руки и унести.

Мало отдавая себе отчета в том, что произойдет в дальнейшем, Нюта, осененная внезапной мыслью, вскакивает на окно, расставляет широко руки и, вцепившись ими в косяк рамы, заслоняет юноше путь…

Больной в смятении… Неожиданная преграда в лице этой тоненькой сестры, заградившей ему дорогу, на мгновение останавливает его болезненно-инстинктивное стремление во что бы то ни стало выскочить из окна. Но это лишь минутное колебание…

Притупившийся, измученный мозг снова закипает с бешеной силой, снова прожигает его насквозь безумная мысль. «Надо столкнуть вниз живую преграду и очистить себе дорогу во что бы то ни стало, во что бы то ни стало!» – вот что твердит ему эта безумная мысль.

Он простирает вперед руки, в то время как губы его закушены острыми зубами до крови, а безумные глаза выкатились из орбит.

– Пустите меня! Прочь с дороги! Пустите! – кричит он и изо всей силы толкает из окна Нюту.

Еще минута… секунда… короткий миг, и девушка разобьет себе череп о каменные тумбы и плиты тротуара…

– Сестра Трудова!.. Что случилось?

Перед лицом Нюты мелькают испуганные черты сиделки, доктора Козлова, Семенова.

Сильные руки хватают Кручинина, стаскивают его с окна, укладывают в постель, предварительно снова надев смирительную рубашку. Другие помогают Нюте сойти с подоконника, захлопывают окно, усаживают девушку на стул…

– Испугались? Небось, душенька в пятки ушла. Нет? Ну, молодец же вы, сестренка, – роняет подле нее добрый, сочувственный голос, и встревоженное лицо старого врача склоняется над ней. – Ничего… ничего… это бывает, сестрица… тифозная горячка – самая благоприятная почва для подобного рода безумия… А и молодец же вы, сестрица, не испугались… Догадались-таки, как дорогу отрезать этому озорнику. Спасибо, голубушка, – шутливо заключил Козлов, пожимая ей руки.

Но Нюта смущенно поникла белокурой головкой, не слушая этих похвал.

– Ах, нет, не молодец я, Валентин Петрович, – с горечью вырвалось у нее, – не благодарите вы меня… Ведь не задремли я на минуту, сторожи я Кручинина неотлучно всю ночь, этого не случилось бы вовеки, – прошептала она, исполненная горечи и раскаяния.

– Пустое! Все равно случилось бы… Вам, слабенькой девушке, вряд ли удержать бы этого молодца… А теперь поспешим к нему, к доктору Семенову, на помощь. Плохо, верно, приходится больному после воздушной ванны. Идем.