Уже 28 июля 1794 года на гильотину взошли Максимилиан Робеспьер и его сторонники – Кутон, Огюстен Робеспьер-младший, Сен-Жюст и мэр Парижа Флерио-Леско. Робеспьер был казнен предпоследним. Когда помощник палача сорвал повязку, которая поддерживала его раздробленную челюсть, Робеспьер закричал от боли, и этот его крик «раздался не только над Парижем, а над всей Францией, над всей Европой».

Известны, кстати, такие слова Наполеона о Робеспьере: «Будь он даже моим братом, я собственноручно заколол бы его кинжалом за попытку установить тиранию».

Как известно, не заколол… И даже сам через несколько лет стал не меньшим тираном…

В 1794 году погибли создатель республиканского календаря Филипп Фабр д’Эглантин, знаменитый математик маркиз де Кондорсе, Филипп Леба, Франсуа Шабо, Пьер-Николя Филиппо, Маргерит-Эли Гадэ, Жан-Батист Салль, Франсуа Ребекки, Шарль-Николя Осселен, Клод Базир, Мари-Жан Эро де Сешель и многие другие члены Конвента, ставшего, по сути, лестницей на эшафот.

Революционная гильотина продолжала работать без остановки.

Сейчас историки называют все это Термидорианской реакцией, разворотом от радикальной левой политики монтаньяров к более консервативным позициям и т. д. Однако те, кто предпочли более стабильный политический порядок, стали подавлять «левых» все той же грубой силой, в том числе и путем массовых убийств, которые почему-то романтизируют те, кто традиционно идеализирует Великую французскую революцию.

После Людовика XIV и после Робеспьера французам захотелось вздохнуть полной грудью. Террор сменился разгулом. Францией овладела радость спасшейся от гибели нации.

А что же «болотные жабы»? Они сумели пережить всех деятелей революции. После их гибели они, воспользовавшись результатами проделанной работы, утвердились во Франции в качестве ее настоящих хозяев. Они умели быть в стороне от борьбы и выжидать. Весьма показателен в этом смысле и широко известен ответ бывшего члена Конвента Эмманюэля-Жозефа Сийеса на вопрос о том, что он делал в то бурное время. «Я выжил», – ответил бывший аббат.

Выжил и Камбасерес, и перед ним открылись возможности успешной политической карьеры. И все потому, что он не просто выжил, но и на какое-то время оказался избранным председателем Конвента. Он им был с 7 октября по 22 октября 1794 года, сменив на этом посту Андре Дюмона.

И тут следует отметить, что Камбасерес не был трусом. В те времена, когда большинство, находясь под гнетом страха, уступало и поддавалось все более и более, превращаясь в безмолвных статистов, Камбасерес принадлежал к тем немногим, которые лавировали, но не молчали. По поводу короля он сказал, что Людовик заслужил наказания, но следует отложить казнь до прекращения военных действий. По тем временам, даже такое было невиданной смелостью.

А еще он представил Конвенту адрес, где подвергались осуждению ультра-патриоты, «говорящие так много об эшафотах», где заявлялось, что эти ультра-патриоты «держали в своих руках всё» и что «можно бы потребовать отчета у этих обогатившихся патриотов». Затем этим адресом Камбасерес провозглашал, что собственность священна. Он писал: «Прочь от нас эти системы безнравственности, лени, умаляющие ужас воровства и возводящие его в доктрину». А разве это не смелость?