В этой березе, возникшей под самый конец жизни, отчетливо читается и та береза, с которой он впервые выступил в печати («Белая береза под моим окном…»), и многие другие обращения его к этому образу. Есенина влекла возможность создать строки, за внешней простотой и безыскусственностью которых стояло исключительно глубокое эмоционально-образное содержание. Поэтому и береза в приведенных выше строках – это и она сама, и олицетворившаяся в ней вся русская природа, и родина.

Есенин любил и не раз использовал такое построение строфы, когда первая строка повторяется как завершающая, последняя строка строфы. Это тоже давало возможность только в перемене интонации раскрыть особую душевную наполненность, строй своей поэтической мысли.

Строка становится похожа на морскую волну. Она набегает, бьет в берег, отходит, и вот на смену ей стремится уже другая, такая же, как бы неотличимая от первой, но уже наполненная другим смыслом, другими чувствами. Иногда даже контрастными первым. Какой должна быть первая строка «Тихо розы бегут по полям» – задумчивой? веселой? грустной? тихой? Поэт не дает ответа. Здесь нет единственного и категорического решения. Есенин как бы оставляет читателю возможность досочинить, дофантазировать. Он как бы приглашает его к сотворчеству, дает простор читательской воле и интуиции, простор чувству человека, разрешая ему придать строке стихотворения тональность, созвучную его душевному состоянию и настрою.

Подобная глубинность образных построений Есенина вместе с тем как бы очень проста, естественна. Здесь нет сложных метафорических перенесений, загадочности и многофигурности композиций. Все просто, но вместе с тем очень тонко.

Время не властно над поэзией Есенина. Давно ушли в прошлое многие события, волновавшие поэта, изменилась реальность, питавшая его стихи. Но каждое новое поколение открывает для себя в Есенине нечто близкое и дорогое, потому что его поэзия рождена любовью к человеку, сочувствием к нему, высокими гуманистическими идеалами.

А. Козловский

Родился в 1895 году, 21 сентября, в Рязанской губернии, Рязанского уезда, Кузьминской волости, в селе Константинове.

С двух лет был отдан на воспитание довольно зажиточному деду по матери, у которого было трое взрослых неженатых сыновей, с которыми протекло почти все мое детство. Дядья мои были ребята озорные и отчаянные. Трех с половиной лет они посадили меня на лошадь без седла и сразу пустили в галоп. Я помню, что очумел и очень крепко держался за холку. Потом меня учили плавать. Один дядя (дядя Саша) брал меня в лодку, отъезжал от берега, снимал с меня белье и, как щенка, бросал в воду. Я неумело и испуганно плескал руками, и, пока не захлебывался, он все кричал: «Эх! Стерва! Ну куда ты годишься?» «Стерва» у него было слово ласкательное. После, лет восьми, другому дяде я часто заменял охотничью собаку, плавал по озерам за подстреленными утками. Очень хорошо лазил по деревьям. Среди мальчишек всегда был коноводом и большим драчуном и ходил всегда в царапинах. За озорство меня ругала только одна бабка, а дедушка иногда сам подзадоривал на кулачную и часто говорил бабке: «Ты у меня, дура, его не трожь, он так будет крепче!» Бабушка любила меня из всей мочи, и нежности ее не было границ. По субботам меня мыли, стригли ногти и гарным маслом гофрили голову, потому что ни один гребень не брал кудрявых волос. Но и масло мало помогало. Всегда я орал благим матом и даже теперь какое-то неприятное чувство имею к субботе.