Таких ужасных велосипедов, как мамин «Швинн», больше уже не делали, сказал дядя Тинсли. У велосипеда была тяжелая красная рама, плоские шины, отражатели на колесах, спидометр, гудок и хромовый багажник позади сиденья. Дядя Тинсли все протер, накачал шины, смазал цепи и нарисовал нам карту той части города, где жили Уайетты, объяснив, что это место известно как фабричный холм. Лиз крутила педали, а я сидела на багажнике.

День был жарким, влажным, небо подернула дымка, багажник впивался мне в ноги, но по пути мы проезжали прохладные полосы леса, где ветки больших старых деревьев высовывались наружу, накрывая дорогу и создавая своего рода полог. Казалось, что мы ехали как бы сквозь тоннель с пятнами солнечного света, мерцающего между листьями.

Фабричный холм находился в северной части города, сразу после фабрики, у основания лесистой горы. Дома походили на коробки, многие из них были покрашены белой краской, теперь стершейся, а другие были голубыми, желтыми, зеленым, розовыми, цвета алюминия или покрыты толем. В портиках выстроились стулья и кушетки, в некоторые маленькие дворики втиснулись стоянки для машин, в окне одного старого дома был вывешен какой-то полинявший флаг. Но было понятно, что многим людям, живущим на холме, важно поддерживать внешний вид на прежнем уровне. Жители превращали выбеленные шины в клумбы для анютиных глазок или использовали для установки в них крутящихся под ветром кругов из разноцветной бумаги. В них ставили маленькие цементные статуи белочек и гномов. Мы проехали мимо одной женщины, которая подметала метлой свой грязный дворик.

Дом Уайеттов свидетельствовал о гордыне своих владельцев. Небесно-голубая краска поблекла, но передний газон был выстрижен, кусты вокруг дома недавно подрезаны, маленькие камешки обрамляли дорожку от ступенек лестницы до тротуара.

Лиз отступила назад, давая мне пройти. Я постучала в дверь, и почти сразу появилась крупная женщина с широким ртом и сверкающими зелеными глазами. Ее темные, с проседью, волосы были собраны в тугой пучок, на ней были мешковатое платье и фартук. Она вопросительно улыбалась мне.

– Миссис Уайетт? – спросила я.

– Да. – Она вытирала руки кухонным полотенцем. Это были большие, почти мужские, руки. – Вы что-то продаете?

– Я – Бин Холлидей. Дочь Шарлотты.

Женщина радостно вскрикнула, уронила кухонное полотенце, затем обняла меня, да так, что чуть не сломала мне позвоночник.

Я представила Лиз, и сестра протянула руку для пожатия.

– Это здорово! – воскликнула миссис Уайетт, снова обнимая Лиз. Она потащила нас в дом, крикнув при этом Кларенсу, чтобы он пришел встретить племянниц. – И никаких миссис Уайетт, – сказала она. – Я ваша тетя Эл.

Входная дверь вела в кухню. Маленький мальчик, сидящий за столом, уставился на нас большими, немигающими глазами. На большой плите лежало два свежеиспеченных пирога. Тарелки, плошки и горшки были сложены на полках по размерам, над плитой висели половники и ложки-мешалки. Можно было сказать, что тетя Эл ведет очень аккуратный корабль. На стенах висели вышивки и маленькие лакированные доски с цитатами из Библии, такими, как «Священная книга день и ночь отгоняет дьявола прочь» и «Не бывает радуги без маленького дождя».

Я спросила, дома ли Джо.

– Я вчера видела его, но не знала, что он мой кузен.

– Где ты его встретила?

– В саду дяди Тинсли.

– Так это ты кидалась персиками? – Тетя Эл откинула голову назад и захохотала. – Метко кидаешь! Джо где-то здесь, обычно он приходит домой только к обеду, но наверняка пожалеет, что пропустил вас. У меня четверо детей. Джо тринадцать лет, он средний. Ребенок за столом, Эрл, – самый младший. Ему пять лет, он какой-то необычный, слабенький и так и не научился говорить – пока. Старший, Труман, которому двадцать лет, служит в море. Шестнадцатилетняя дочка Рут уехала в Северную Каролину, чтобы помогать тете, у той трое детей, за которыми нужно присматривать, а она заболела менингитом.