А речь собеседников Кап быстро научился воспринимать на слух.

Компания собеседников всегда была одна и та же. Во-первых, сам Маркони. Но его можно было назвать собеседником лишь с натяжкой. Чаще всего он молча сопел над своим гудящим и дымящим “Пронырой”. Потом – Сеня Абрикос, Матвей-с-гитарой, Варя Ромашкина и три второклассника – Пека, Андрюша и Олик. (Что такое “второ– классник”, было Капу уже понятно; он даже уточнил про себя, что правильнее называть их “третьеклассники”, ведь во втором-то они уже кончили учиться.)

Матвей-с-гитарой был старший, его все слушались (кроме Маркони, разумеется). Он был спокойный, рассудительиый и умел извлекать из гитарных струн такую вибрацию, которую можно назвать звуковой радугой. Варя тоже была сдержанным и рассудительным человеком. Второклассники – они все разные, но в общем-то одинаково непоседливые: то прибегут, то умчатся. Они вели свою беспокойную жизнь.

А Сеня Абрикос… Он был непонятный. То весёлый и любопытный, то вдруг сядет неподвижно и отключится, как перегруженный компьютер. И глаза странные. Словно он, Абрикос, вдруг оказался где-то далеко и потерялся так же, как маленький Кап…

Иногда к этой компании прибавлялся совсем юный представитель человечества – Никита Персиков, Сенин брат. От роду ему было– год и восемь месяцев. В ясли Никита не ходил, воспитывали его дома. Этим занималась бабушка. Но она уехала на неделю в деревню, и все воспитательные задачи перешли на эти дни к Сене. Родители-то на работе. Вот Сеня и таскал братца с собой.

Братец не был чересчур капризным, но по малолетству требовал постоянного внимания. Он всё время чего-нибудь хотел: “Хочу пить… Хочу на учки” (на ручки то есть; а тяжеленный ведь, потаскай такого!), “Хочу писать…” Хорошо ещё, если это “хочу” вовремя, а чаще бывало, когда уже штаны мокрые.

– Наказанье ты моё, – постанывал Сеня. Но сильно брата не ругал: что возьмешь с малыша? Хоть и бестолковый, а родной.

В “институте” Никите нравилось. То и дело он требовал:

– Хочу гхушку… – игрушку то есть.

“Гхушек” было полным-полно. На полках и столах всякие приборы, блестящие штучки, катушки с проволокой, трансформаторы, конденсаторы, генераторы… Сеня, спросив предварительно Маркони, давал брату какую-нибудь безопасную штучку, и тот на время притихал.

Но однажды Никита самостоятельно стянул с полки заряженный электролит. Этакую серебристую баночку с двумя штырьками. Все тихо беседовали, а Матвей звякал струнами и покачивал ступней в отвисшей босоножке. Никита с “гхушкой” подобрался к музыканту и коснулся штырьками его голой пятки. Матвей уронил гитару и с воплем взлетел под крышу.

Минут пять все, даже Маркони, вповалку лежали от хохота. А Матвей по-обезьяньи висел на верхней балке и плачущим голосом рассказывал, каким уголовником станет Никита, когда вырастет.

Кап ничего не понял в этой истории. Когда успокоились, он спросил через “Сверчок”:

– Матвей, тебе неприятно?

– Ещё бы!

– “Ещё бы” это значит “да”?

– Вот именно!

– Тогда почему все обрадовались?

Народ на чердаке притих. Как объяснить инопланетянину странности человеческой психики? Наконец Матвей хмуро растолковал:

– Потому что могло быть ещё хуже: если бы это чучело ткнуло не меня, а себя…

Сеня виновато засопел и запоздало дал Никите воспитательного шлепка.

– Хочу гхушку, – сказал неисправимый Никита.

Сеня сунул брату бобину от магнитофона, а сам задумался. Присел на чурбак и стал смотреть перед собой – словно в какое-то ему одному видное пространство.

“Может быть, у него тоже любовь? – подумал Кап. – Ему грустно”.