Он в нерешительности задумался. Роженица молчала, а оцепеневшая сиделка таращила на него глаза, начисто лишенные какого-либо выражения.

– Нужно, чтобы у нее отошли воды, – сказала она.

Жакмор безразлично кивнул. Потом, встрепенувшись, поднял голову. Смеркалось.

– Солнце спряталось? – спросил он.

Сиделка пошла посмотреть. За скалой улетучивался день и поднимался молчаливый ветер. Она вернулась обеспокоенная.

– Не понимаю, что происходит… – прошептала она.

В комнате стало темно, глаза различали лишь какое-то свечение вокруг зеркала на камине.

– Сядем и подождем, – тихо предложил Жакмор.

В окно пахнуло горькими травами и пылью. День бесследно исчез. Темная глубина комнаты выдавила голос роженицы:

– Со мной это больше не произойдет. Я не хочу, чтобы это повторилось.

Жакмор заткнул уши. Ее голос скрипел гвоздем по стеклу. А рядом всхлипывала насмерть перепуганная сиделка. Звуки просачивались в черепную коробку Жакмора и капали ему на мозги.

– Они сейчас полезут, – сказала роженица и зло засмеялась. – Они сейчас полезут, и мне будет больно, а это только начало.

Жалобно застонала кровать. Женщина тяжело задышала, вновь раздались стенания.

– Пройдет еще столько времени, целые годы, и каждый час, каждая секунда будет продолжением этой боли, которая ни к чему не приведет, и этой боли не будет конца.

– Хватит, – отчетливо прошептал Жакмор.

Роженица завопила во всю глотку. Глаза психиатра уже привыкли к свечению, исходившему от зеркала. В нем он увидел, как лежащая женщина выгнулась и начала корчиться всем телом. Она долго протяжно кричала, ее крик остывал в ушах Жакмора горькой слипшейся кашей. Внезапно между согнутыми ногами показались, одно за другим, два светлых пятна. В темноте он угадал движения сиделки, которая, придя в себя, подхватила двоих младенцев и завернула в простыню.

– Там еще один, – подумал он вслух.

Выпотрошенная мать, казалось, была уже на исходе сил. Жакмор встал. Появился третий ребенок, Жакмор ловко схватил его и помог роженице. Ее измученное тело откинулось на кровать. Ночь беззвучно рвала себя на части, свет вливался в комнату, а женщина лежала неподвижно, уронив голову на плечо. Мешки под глазами на осунувшемся лице свидетельствовали о проделанной работе. Жакмор вытер пот со лба, с шеи и удивленно замер: снаружи, из сада, доносились какие-то звуки. Сиделка закончила пеленать последнего ребенка, положив его на кровать рядом с двумя другими. Она подошла к шкафу, позаимствовала простыню и развернула ее в длину.

– Я перетяну ей живот, – произнесла она. – Ей надо поспать. А вы идите.

– Вы перерезали пуповины? – забеспокоился Жакмор. – Завяжите их потуже.

– Я завязала бантиком, – отозвалась сиделка. – Держатся так же крепко, зато выглядят поэлегантнее.

Вконец отупевший, он кивнул.

– Сходите за хозяином, – подсказала сиделка.

Жакмор подошел к двери, за которой томился Ангель, и повернул ключ.

Ангель сидел на стуле – излом спины под тупым углом и полость тела, все еще звенящая от криков Клементины. Ключ повернулся в замочной скважине, и Ангель поднял голову: рыжая борода психиатра поразила его.

– Меня зовут Жакмор, – представился вошедший. – Я проходил мимо и услышал крики.

– Это Клементина, – сказал Ангель. – Все в порядке? Уже? Скажите!

– Вы трижды отец, – объявил Жакмор.

– Тройняшки? – удивился Ангель.

– Двойняшки и один отдельно, – уточнил Жакмор. – Он вышел вслед за ними. Это признак сильной личности.

– А как она? – спросил Ангель.

– С ней все хорошо, – сказал Жакмор. – Скоро вы сможете ее увидеть.

– Она очень злится на меня. Даже заперла, – сказал Ангель. – Хотите что-нибудь выпить? – предложил он приличия ради и с трудом поднялся.