Служанка осторожно сняла черную шляпу.

– Не спортить бы ее ненароком, – сказала она. – Ой, гляньте, да ведь я вся зеленая буду, ежели мы прямо здесь, на траве…

– А вы встаньте на четвереньки, – предложил Жакмор.

– Само собой, – ответила она с таким видом, как будто считала эту позу единственно возможной.

Психиатр трудился над ней не покладая рук, поглядывая временами, как вздрагивает и обмякает короткая девичья шея. Из небрежно уложенных волос выбилось несколько светлых прядей, волнующихся на ветру. От служанки сильно пахло, но Жакмор за все время проживания в доме на скале еще ни разу не практиковался, да и этот немного животный запах не был ему неприятен. Из чисто человеческих – вполне понятных – побуждений он позаботился о том, чтобы не сделать ей ребенка.

Они подошли к церкви минут через десять после начала службы. Судя по количеству стоящих у входа машин и телег, овальный неф был наверняка заполнен до отказа. Перед тем как подняться по ступенькам, Жакмор взглянул на еще красное и немного смущенное лицо девушки.

– Вечером-то приходить? – прошептала она.

– Да, – ответил он. – Расскажешь мне о своей жизни.

Она уставилась на него, убедилась, что он не шутит, и растерянно кивнула, так ничего и не поняв. Они вошли и сразу же смешались с густой толпой разодевшихся прихожан. В толчее Жакмора прижало к девушке, ее животный запах снова ударил ему в нос. У нее под мышками проступали круги пота.

Кюре заканчивал преамбулу и готовился к восхождению на амвон. Прихожане изнывали от духоты: еще чуть-чуть – и душа вон. Женщины расстегивали корсажи, но мужчины оставались в наглухо задраенных черных тужурках с косыми воротниками. Жакмор оглядел окружающие его лица: живые, волевые, дубленные ветрами и солнцем, и все – с выражением непоколебимой уверенности… Кюре поднялся по лесенке на белый амвон с открытыми створками. Странный все-таки амвон. Жакмор вспомнил столяра, маленького подмастерья, и по его коже прошел озноб. При мысли о подмастерье запах служанки стал противным до омерзения.

В тот момент, когда кюре появился между двумя стояками из белого дуба, какой-то мужчина вскочил на скамью и громким голосом потребовал тишины. Гул толпы спал. В нефе воцарилась настороженная тишина. Взгляд Жакмора скользил по голубому витражу над алтарем, цеплялся за бесчисленные мерцающие огоньки, освещающие нагромождение переплетенных тел, вылепленных на несущей конструкции свода.

– Кюре, дождя! – произнес мужчина.

Толпа подхватила в один голос:

– Дождя!

– Святокос сух! – продолжал мужчина.

– Дождя! – взревела толпа.

Оглушенный Жакмор увидел, как священник простер вперед руки, прося слова. Ропот стих. Утреннее солнце жарило что есть мочи по витражу. Дышалось неимоверно трудно.

– Жители деревни! – изрек кюре.

Его громоподобный голос, казалось, шел отовсюду; Жакмор догадался, что все дело в системе ловко скрытых динамиков. Головы прихожан завертелись в разные стороны.

– Жители деревни! – повторил кюре. – Вы просите у меня дождя, так вот, вы его вообще не получите. Сегодня вы пришли в церковь, раздуваясь от чванства и высокомерия, как куры-леггорны, распухая от удовлетворения и успокоенности плотской жизнью вашей. Вы пришли как назойливые попрошайки, требуя то, чего вы совершенно не заслуживаете. Дождя не будет. Богу до вашего святокоса как до лампочки! Согните тела ваши, склоните головы ваши, ущемите души ваши – и я окроплю вас словом Божьим. А на дождь не рассчитывайте! Вы не получите ни капли! Здесь храм, а не дождевальня!

Толпа начала роптать. Жакмор решил, что кюре выступил хорошо.