– Ничтожная слушает. – Слова – как дождь. Они погасят костер и не наполнят бездну.

– Я еще не любил, – сказал первородный, – и я потерял хоть и много, но далеко не все. Я не вправе вас поучать, но у меня был старший брат. Однажды ему показалось, что смерть лучше жизни, и он решил умереть. Ему не позволили. Мой брат был… очень раздосадован. Тем не менее со временем он понял, что хочет жить. Разговор с ним мог бы вам помочь, но, к несчастью, Юстиниан погиб. Его убили.

Брат оставил мне свои долги, которые я намерен рано или поздно отдать. В том числе и долг человеку, заставившему Юстиниана по достоинству оценить жизнь. Я рассказываю вам об этом ради слов, которые мой брат услышал от своего старшего друга. Чтобы вы не подумали, будто они принадлежат мне.

Бывает так, госпожа баронесса, что на тебя ополчится само мироздание. Не потому, что ты виновен или плох, и не потому, что ненавидят лично тебя. Просто мир устроен так, что тебе не жить, как ты того хочешь. Это плохо, страшно, несправедливо, но это не повод не жить вообще. Не повод ненавидеть всех, кому не больно. Не повод заползти под корягу и ждать, когда за тобой придут. И уж тем более не повод не быть собой! Мироздание – это еще не мир, а предсказание – не судьба! То, что пытается нами играть, может отправляться хоть в Закат! Мы принадлежим не ему. Мы сами из себя создаем смысл нашей жизни, как жемчужницы создают перламутр. Из боли, из раны, из занозы рождается неплохой жемчуг, сударыня, и он принадлежит нам, а не тому, что нас ранило.

…Ровная стена, нетронутый снег и рассвет, розовый от ночной крови.

– Откуда у вас Адрианова эспера? – Вот и все, что спросил названный Валентином у той, кого удержал на краю. Бегали и суетились мужчины, кричали женщины, клялись в том, что не сомкнули глаз, стражи, но Повелевающий Волнами велел всем замолчать, и они замолчали. Тогда Первородный приказал седлать коней.

– Утешавший не желавшего жить был мудр и добр, но что он знал о смерти любви?

– Он не был добр. – В полных серебра глазах доброты тоже нет. – Он был честен и хотел помочь. И еще ему не нравилось, когда человек уступает судьбе. Желаю вам доброго пути, баронесса. Надеюсь, ваше нынешнее путешествие окажется приятней предыдущего.

Обед затянулся, как затягивался всегда, когда дела позволяли регенту не только перекусить, но и поболтать с доверенным сотрапезником, а не доверенных Ноймаринен за свой стол не пускал, даже если это грозило осложнениями. Встречи, переговоры, подачки – пожалуйста, но из одной плошки со свиньями волк не ест. Так повелось с Манлия, и обычай этот оказался сильнее и эсператизма, и олларианства.

– Как молодой Придд? – Рудольф передвинул тарелку с остатками яблочного пирога и обстоятельно стряхнул с мундира крошки. – Не удивляешься собственному выбору?

– Радуюсь, что успел, – усмехнулся Жермон. – Еще пара дней, и Придда ухватил бы Райнштайнер. Вы представляете, что со временем получил бы Талиг?

– Примерно, – кивнул герцог. – В старшем сыне Вальтера от Гогенлоэ было куда меньше.

– Я графа Васспарда не знал. – Жермон с трудом припомнил слухи о сбежавшем в Торку теньенте, которого то ли конь понес под пули, то ли собственная глупость.

– Алва таскал его за собой, пока дураку не захотелось жить. Со временем из Юстиниана вышел бы толк. – Рудольф поморщился. Может, вспомнил о чем-то неприятном, а скорее всего, заболела спина.

– Я тоже намерен таскать Придда с собой. – Смотреть на пироги просто так Ариго не умел и, хоть и был сыт, откромсал себе немалый кусок. – Снег стал синим, господин регент. Мне пора к Хербсте.