Пашка стоял в проёме конюшенных ворот, сложив руки на груди и по-пижонски оперевшись ногой о стену. Очередной внеурочный выходной Пашке явно пошёл на пользу. Парень отоспался и порозовел. Теперь от белёных стен конюшни его уже можно было отличить.
– Ожил, хомут тебе в дышло! – Захарыч радостно всплеснул руками, широко улыбнулся и ответил на Пашкин вопрос, кивнув в угол:
– Это мне ещё одного помощника дали, теперь вас двое… – Захарыч посмотрел в сторону, откуда раздавалось утробное хрюканье.
– Какой масти, вороной аль серый в яблоках? «Полутяж» или скакун? – Пашка блеснул знаниями, приобретёнными неделю назад.
– «Полудохлый болтун»! – подобрал рифму Захарыч в тон Пашке, определив его собственную «масть». – Это клоуна свинья, Смыкова. Новенькая, молодая. Он её будет дрессировать, потом в номер введёт. Сколько у нас простоит не известно. Пока, вот, хрюкает. Попробовал покормить её сухарём, куда там! Не жрёт, хм, – краля!.. – Видавший виды Захарыч был удивлён и озадачен поведением свиньи. Обычно они едят всё подряд. А тут – сухарь, деликатес!
– Захарыч! А может ты её не с той стороны кормил? – вкрадчиво спросил молодой помощник, делая серьёзное и озабоченное лицо. Увидев, как Захарыч, мысленно отсеивает «непечатные» слова и набирает в лёгкие воздуха, чтобы ответить, Пашка опередил:
– Я всё понял, Захарыч! Она час как на конюшне, но тобой уже сыта по горло!
Старик, улыбаясь, сделал вид, что погнался за своим, наконец-то пришедшим в себя, помощником…
Глава четвёртая
Захарыч…
Почти никто из цирковых не знал его имени. Для всех он был просто – «Захарыч». Это служило ему и именем, и фамилией, и должностью.
Хотя он был берейтором, задача которого – дрессировать лошадей, готовить их к манежной работе, но, по факту, работал и простым служащим по уходу за животными, и ветеринаром при необходимости, и ночным сторожем, и ангелом-хранителем любого цирка, в котором находился на гастролях. Он мог как никто заточить сверло, подклеить жонглёрский реквизит, зачалить любой трос для воздушников, сплести редкой красоты и качества арапник, дать дельный совет. Даже мог одолжить денег со своего скромного жалования. К нему носили сгоревшие чайники, кофемолки, обувь для починки, остановившиеся часы и всё остальное. Однажды приволокли стиральную машину. Через час она уже вовсю жужжала в прачечной цирка.
Захарыча, казалось, знал весь мир – столько людей к нему обращалось и пользовалось его услугами, на все голоса и оттенки произнося спасительное – «Захарыч»! Он так к этому привык, что, пожалуй, и сам с трудом помнил своё имя…
Пашку заинтересовал этот вопрос и он его задал.
– Никита, вообще-то… – как-то неуверенно ответил Захарыч на вопрос. – Никита Захарович Стрельцов, девятьсот десятых годов рождения! – может, впервые за долгие годы представился он. – Казачьего сословия. С Дону…
У него были могучие разлапистые руки, добрые и шершавые, с заскорузлыми, узловатыми, пожелтевшими от табака пальцами. Когда он ими касался лошадей, те громко пофыркивали, млели и улыбались глазами…
Руки Захарыча были постоянно чем-то заняты: то выпрямляли какую-то проволочку, то что-то строгали, шили, клепали. И только поздно вечером они, наконец, обретали ненадолго покой. Пашка глядел на них и думал: «Сколько же вы переделали и перевидали за свои семьдесят с лишним лет!..»
После репетиции номера с лошадьми и уборки конюшни Захарыч с Пашкой садились чаёвничать. Это было нерушимой традицией. Стрельцов заваривал свой фирменный крепчайший чай, а Пашка приготавливал гору сухарей. До этого Пашка думал, что заварка нужна только для цвета: чай – это так – кипяток с сахаром, не более того.