Но никогда, ни единого раза не могла я дойти.

Сколько раз просыпалась в слезах, часто до восхода солнца, когда лишь темень во дворе, но снова уснуть не выходило. Поднималась с лавки, которую теперь из холодной и узкой комнатки без окна, что больше на чулан походила, к Снежинке моей перенесли, и принималась из угла в угол ходить. На цыпочках, стараясь, чтобы половица не скрипнула, сон детский не потревожила. А иногда и вовсе во двор выбиралась и там же, на крыльце сидя, кутаясь в отданный насовсем полушубок, встречала рассвет.

Мне казалось, я хорошо эту тоску скрываю, умело притворяюсь, что вот теперь, когда меня не иначе как чародейкой огненной величать стали, когда косые взгляды улыбками приветливыми сменились, а я будто и правда позабыла о прежнем отношении, точно никто не догадается о занозе, поселившейся в сердце. Но тот, кто искренне любит, без лишних догадок способен почувствовать. Ведь о спасении своем, о Сердце Стужи лишь одному человеку я поведала – сестренке. Точно знала, она никому и слова не скажет. А самой на сердце эту тайну таить, никому о Нем не рассказывать, совсем не под силу оказалось. Хоть иногда, хоть парой фраз, но нужно было снежного мага коснуться, иначе чувства будто с ума сходили.

Вот и в одну из ночей поднялась с лавки, принялась из угла в угол тихонько ходить, когда Снежа моя привстала вдруг с подушки, сонно потерла кулачками глаза и приметила меня, замершую в уголке. Луна яркая в окошко светила, оттого сестренка сразу углядела.

– Веснуша, а что ты не спишь? – Сама уселась, одеяло пушистое на плечи натянула.

– Пробудилась что-то, ты ложись, Снежа, ложись. Отдыхай. Если хочешь, сказку тебе расскажу.

– Про него расскажи, – попросила сестренка, укладывая темноволосую голову на подушку.

– Про него… – Я губу закусила, но спорить не стала и вида не подала, как самой в этот миг хотелось хоть немного о Нем поговорить.

– Расскажи, какой он.

– А я ведь рассказывала. Точно ледяной великан.

– А еще его снег слушается.

– И снег, и ветер, и каждая льдинка.

– Весса, – сестренка вдруг снова привстала на локотке и обратилась ко мне, не назвав привычно ласковым прозвищем, – если он тебя спас, почему ты из-за него плачешь?

Сердце сжалось в груди от прямого вопроса, слишком взрослого для ребенка.

– Разве плачу, Снежинка?

– Я раньше думала – он плохой, не зря ведь никто по имени не зовет, и все его боятся. А он тебя спас.

– Он вовсе не плохой, просто не такой, как мы – люди. Силой великой обладает, а ведь с ней нужно управляться. Пожалуй, суждено меняться всем, кто подобной наделен, а иначе и быть не может.

Я вот собственной магией не овладела пока, кроме как согреваться, ничему не научилась. Не могла столько огня призывать, сколько в присутствии Бренна выходило. Сейчас по его совету копила силу. Ведь нынче отказа в одежде и иных просьбах не было, а потому не приходилось саму себя отогревать.

– Если он неплохой, можно мне его позвать?

Ох, как напугала сестра меня в тот миг.

– Что ты! Не смей! – выпалила, прежде чем подумать успела. Еще и сорвалась к ней, обняла крепко, к себе прижала, чтобы и правда ненароком не услышал, не пришел, не забрал. – Не нужно, слышишь, никогда не нужно его звать. Обещай мне!

– Я для тебя позвать хотела, – сестренка уткнулась в мое плечо, – чтобы ты больше не плакала.

Удивительно, как жизнь переменилась. Ко мне теперь не то что братья, мачеха ласковой сделалась. Все Вессочка да Весенка. Прежде указания раздавала, а теперь просила с улыбкой: «Не поможешь ли по хозяйству?» А один раз я их разговор с отцом услышала, и обсуждали не что иное, как женихов будущих.