Господи, это ведь Глеб. С его короткими соломенными волосами, голубыми глазами и татуировками. На него можно бесконечно любоваться, словно на музейный экспонат, словно на лекало для идеального мужчины.

Я непроизвольно делаю несколько шагов вперед, вслушиваюсь в знакомый голос, от которого гортань сводит невыплаканными слезами. Что он такое говорит? «Каждая песня – это признание, - с видом, будто на исповеди, признается Глеб. – Я только надеюсь, что она их услышит и поймет, как я сожалею… обо всем». «Обо всем? – переспрашивает ведущая и от нетерпения получить шокирующее признание, наклоняется вперед, изображая шок на камеру. – О ком речь, Глеб? Неужели сердце первого красавчика нашей эстрады уже давно занято?» «Никаких подробностей, - отвечает он. Но когда камера фокусируется на его лице, говорит, будто шепотом: - Я скучаю, Пчелка».

Нет, нет, нет...

— Пчелка? – Адам выглядит безразличным, но явно ждет мою реакцию.

Минуту назад мы словно стояли на одной льдине, а теперь лед треснул и нас стремительно несет в противоположные стороны, даже если расстояние между нами – десяток шагов.

— Он сказал, что о нас не должны знать, - разрывает меня признание. Адам сам зацепил. сам захотел узнать, почему я пришла к нему в тот день, почему продалась, словно шлюха, человеку, которого никогда не захочу видеть второй половине постели. – Он же популярный певец и у него есть определенный имидж, которому не пойдут на пользу романтические отношения. Мы встречались тайно. А потом я увидела его с той… протухшей… Они сидели в кафе, и он чуть ни ноги ей целовал. Я поверить не могла, думала, это просто какой-то розыгрыш. Позвонила, а Глеб сказал, что ему только что удалили зубной нерв и он несколько дней вообще не будет вылезать из квартиры, чтобы не попадаться на камеры с опухшим лицом. Я стояла напротив витрины кафе, смотрела, как он улыбается своей любовнице и врет мне про зуб. – Хочу остановиться, но уже не могу. Боль сдирает кожу ржавым ножом прошлых обид. – Я зашла туда. Встала прямо перед ними и устроила сцену. Вылила на ужасную прическу его мартышки воду из вазы, и все ей рассказала про нас. А потом сбежала. В аэропорт. И приехала к тебе.

Адам вертит в руке пульт, продолжает разглядывать Глеба на экране. На лице моего мужа снова ни единой эмоции. Он словно робот, в которого забыли вставить модуль эмпатии. Я не знаю ни одного человека, кто бы умел быть таким безразличным просто по щелчку пальцев.

Муж подходит ко мне, вкладывает пульт в беспомощную ладонь.

— Мне плевать, Полина. Хочешь в его постель – вперед, но только после того, как родится мой сын.

Мне так сильно хочется его ударить, что пустой ладонью приходится вцепиться в штанину. Он словно уверен, что я побегу к Глебу, в голосе нет ни намека на сомнения. Как в тот раз, когда назвал меня хорошей матерю Доминику. Адам просто откуда-то знает: я могу сорвать голос до хрипоты, доказывая, как он не прав, но он все равно останется при своем мнении. Словно разница в возрасте дает ему право быть умнее и видеть наперед то, что даже для меня загадка.

Но я обманываю себя. Вру и ненавижу за приступы слабости, потому что я хочу к Глебу. Хочу просто отыскать кнопку паузы на телевизоре и запечатлеть любимое лицо на весь экран. Я люблю его и ненавижу, и желаю, чтоб он провалился, но в эту минуту знаю, что хотела бы никогда не увидеть его в том кафе. Хотела бы и дальше жить в неведении, еще хотя бы пару дней.

— Мы не обсуждаем нашу личную жизнь, - возвращаю Адаму его же слова, но он просто отворачивается и исчезает на лестнице.