Но она все равно надела белье и длинную спальную футболку, несмотря на жару. Хотелось прикрыться, одеться. Лучше всего вообще подошла бы байковая пижама, но таких излишеств Аля с собой не брала. Да и сварилась бы в ней заживо.
            От жары и нервов сон все не шел. Она лежала, глядя в темноту, почти не шевелясь, словно заклиная богов дремы, призывая их прийти и выполнить свои прямые обязанности. Хотелось курить, но она не потянулась даже за электронной сигаретой. Просто лежала и слушала, как постепенно затихает дом: все реже хрипло кукарекает петух, выключаются один за другим телевизоры, уже слышится чей-то храп, ритмично скрипит и тоже затихает диван, лениво гавкает собака, и звякает задвигаемый на ночь засов на двери.
            Когда из всех звуков остался только храп, в окно тихо поскреблись. Аля не пошевелилась, и даже ритм ее дыхания не изменился. Поскреблись снова, на этот раз в дверь.
            Она тихо улыбнулась в темноте. Никого нет. Никто не ждет гостей. Но улыбка сползла с ее лица, когда следующим звуком стал скрежет, и это был скрежет ключа. Как она не подумала, что у хозяев наверняка есть запасные? Это же разумно и логично!

Она вскочила с кровати, не зная, что собирается делать.
 Прятаться? Куда — под кровать? В шкаф?
Но оставаться в постели и ждать она точно не собиралась.
Раздались шаги, замершие у двери спальни. Снова скрежетнул замок, отворилась и бесшумно закрылась дверь.
Темная фигура на секунду замерла на пороге и скользнула к ней.
Остановилась вплотную.
— Я буду кричать, — сказала Аля по-английски.

Он сделал последний шаг и притянул ее к себе, накрывая губами рот, обнимая двумя руками. Аля беспомощно дернула плечами, не зная, то ли отталкивать, то ли обнимать. Горячее его тело окутывало жаром даже через одежду. Он оторвался от ее губ, бросил быстрый пронзительный взгляд ей в глаза, мгновенно ошпаривший ее изнутри, и спустился ниже, целуя грудь прямо сквозь футболку, оставляя на ней мокрый след. Ухватил зубами сосок через ткань, сжал, царапая нежную плоть грубыми нитями мокрого хлопка, накрыл влажным ртом второй, оттягивая, заставляя его затвердеть.
           
Движения были резкими, но на удивление точными, попадающими в цель — острые иглы возбуждения разбегались по ее коже, кололи вздрагивающее тело.
Он задрал футболку выше, поцеловал Алю в живот, скользнув языком в ямку пупка, спустился еще ниже, встал на колени.
Теперь уже она смотрела на него сверху вниз и откидывала голову, когда его пальцы вжимали ткань белья между ног, потирая клитор короткими, чуть болезненными движениями.

Он подцепил белые трусики, стягивая их с бедер. Освободил сначала одну ногу, потом вторую. Аля послушно переступила их и позволила ему лизнуть высокий свод ступни и поставила ее ему на плечо, откровенно раскрываясь перед ним.
Язык нырнул в уже текущую соками глубину, его губы накрыли ее между ног горячим и влажным.
           
Она судорожно и шелестяще выдохнула, смиряясь с происходящим.

13. 13.

Почему она не сопротивлялась? Не сказала больше ни слова?
            Черт знает.
            Он пах лаймом и перцем, был потомком жестоких индейцев и сопротивляться ему она не могла. Он знал все о любви и войне.
            Как присосаться к влажным складкам, как резким краем языка пройтись так, что зайдется от острой сладости сердце, как воткнуть два пальца внутрь так, что задрожат и превратятся в желе ноги, как быстро и резко двигать ими, трахать жестко и жестоко, задевая ногтями нежные стенки, а языком делать так сладко и нежно — невыносимо! — что даже наплевать на то, как завтра будет саднить все внутри.