– Что делать, что делать, Димыч, что делать? Вчера ужинали, за десертом она тронула меня под столом. Коленом, случайно.

– Случайно? – невинно спросил я. Он даже не обратил внимания.

– Я пулей выскочил в сортир, там пустил воду и бил кулаками в дверь, орал в зеркало. Я чокнулся! Я был готов наброситься на неё прямо там, завалить, растерзать, понимаешь? Эти пуговицы, крючки… Колготки зубами порвать. Понимаешь, прямо при Джил? На полу, на столе… Го-осподи!

Он снова зажмурился и застонал.

– У тебя пена, вытри, – сказал я. Он не понял.

– Что? – рассеянно спросил он.

– Рот вытри, – буркнул я и строго добавил. – И слушай сюда.

Алекс послушно придвинулся.

– Тебе нужно уехать. Прямо сейчас. Придумай себе командировку, отпуск – неважно. Немедленно.

Алекс растерянно моргал.

– Это как наркотик. После любого наркотика приходит отходняк. Если не сдох от передозы, чувствуешь себя как дерьмо…

– Да знаю, знаю, – замахал он руками. – Знаю я…

– Ни хера ты не знаешь! – заорал я. – Ты – дилетант! Сколько баб ты трахнул на этой неделе? Одну? А за сентябрь? Одну! А за год? Тоже одну. Одну, одну, одну! И это всё та же Джил. Твоя жена. Ты – хронический семьянин!

Алекс жалобно глядел на меня, словно я пытал его щенка.

– Димыч, – он простонал. – Ну что мне делать? Вчера, там в сортире… да не смейся ты! – я понял вдруг… Понимаешь – бац! – как прозрение! Что готов всё послать к чёрту, и Джил, и дом, и всю эту семейную канитель. К чёрту! Когда она рядом – меня как током прошибает, тыща вольт. Насквозь! Это такое ощущение… такое…– он сжал кулаки. – Будто и не жил до этого. Что вот только сейчас… Ну что ты ржёшь, честное слово?

– Ну да, прав ты, тут плакать надо, – мрачно сказал я. – Тыща вольт…

Я допил пиво и уставился в окно. Ветер с реки рвал плащи и платья, трепал жёлтую рекламу скрипичного концерта. Жёлтый цвет может быть на редкость мерзким. Настроение у меня испортилось. Алекс проверял почту, шевеля губами. Я исподлобья разглядывал его – прозрение у него, будто и не жил до этого! Пытался вспомнить, испытывал ли я когда-нибудь чувство такой силы, ради которого был готов послать всё к чёрту. Да и не важно – любовь это, страсть или похоть, – не в этом дело! Я завидовал силе этого чувства. Куражу и безумию в тыщу вольт.

В базилике Нотр-Дам в Лионе есть любопытные мозаики – Семь смертных грехов. Блуд, грех номер пять, если считать от западного портика, изображён там в виде то ли козла, то ли барана. Мне, рождённому в середине апреля, такие намёки кажутся необоснованными.

Я только проснулся, бродил по кухне, ожидая, когда заварится кофе. Вместо кофеварки запиликал телефон.

– Мне вас рекомендовали, как специалиста по русскому конструктивизму.

Голос в трубке звучал совсем молодо.

– Вы студентка, диплом пишите?

Она смутилась.

– Нет, я журналист. Статью для «Арт-Ревью» готовлю. Мне рекомендовали…

Я уловил акцент, верней даже не акцент – интонацию.

– Вы русская?

Мы сидели в баре Хилтона – идеальное место для бесед с клиентами. Вокруг росли пальмы в циклопических кувшинах, рядом плескалась голубая вода. Что-то вроде искусственного ручья, огибавшего с двух сторон остров с роялем.

Пианист, с башмаками подмышкой, засучив штаны, идёт вброд к инструменту. Она засмеялась. Нет, вон там мостик, вам не видно.

Какой хороший смех. И имя замечательное – Катя. От своего любимого Родченко я перешёл к Левому Фронту, к нападкам ортодоксальных марксистов на Маяковского и его теорию универсальной рекламы. Потом перескочил на Лилю Брик. Я говорил, не переставая, уже часа два.