«Школьная любовь как заноза, – сказала как-то Ксюшина мама, – засядет и нарывает потом».

И мы с ней согласились, но совсем не влюбляться все равно что никогда не смеяться, не танцевать, не видеть заката, звезд, не пробовать шоколадный коктейль, не радоваться подаркам, не наслаждаться горячим душем и не лежать на траве, наблюдая за плывущими облаками. Это значило иметь каменное сердце и пустую, как пересохший фонтан, душу.

На математике мы занимали предпоследнюю парту у окна, спрятавшись за спинами Проскурина и Лу. Симпатии в данном случае значения не имели. Просто за ними удобно болтать или сидеть в телефонах так, чтобы математик не заметил. Иван Сергеевич очень огорчался, обнаружив, что кто-то может не интересоваться математикой. Не ругался и не орал, а просто тяжело вздыхал и горестно качал головой. Ему слегка перевалило за тридцать, и он был нормальным, даже приятным мужчиной без перегибов.

Ашки его обожали и говорили, что он шарит. У них на уроках постоянно кипели бурные обсуждения, споры, проводились командные игры по нестандартному решению задачек и тесты на логику. Но его и брали в школу специально для маткласса, дали классное руководство и персональные допы для них три раза в неделю – это называлось матклубом. С этим классом он оживал, а с нами просто возился, как с беспомощными малышами, снисходительно раздавая тройки и четверки. К доске почти никогда не вызывал, домашку не проверял и напрягал только прошлогодними базовыми ЕГЭ.

Красавцем Ивана Сергеевича сложно назвать, но на твердую пятерку он вполне тянул, а когда приходил в костюме и галстуке, то и на шестерку. Мы с Ксюшей считали его старым, но школьные училки, даже зная, что он женат, все равно вились вокруг него роем. А уж когда этой осенью прошел слух, будто его бросила жена, активизировались со страшной силой.

Однако ни на какие знаки внимания Иван Сергеевич не отвечал, сначала ходил с трагическим видом, а потом пропал на две недели. По официальной версии, взял больничный, но все знали, что у него случился запой.

– Я поняла, что тебе нужно сделать, – сказала Ксюша под монотонный бубнеж математика.

– Как сегодня утром проснулась, так сразу и поняла. Тебе нужно его выманить! Заставить проявиться. Сделать то, что его заденет.

– В хорошем смысле?

– В любом. Но лучше в плохом. Пусть расстроится или разозлится.

– Например?

– Ну… не знаю. Постригись.

– Ты что?! У меня же договоренность с родителями.

– Может, тебе заболеть? Не ходить в школу, чтобы он страдал.

– Мне по географии и общаге трояки нужно исправить до конца года.

– Ну поругайся с кем-нибудь. Пусть тебя кто-то обидит при всех, ты будешь страдать, а он переживать.

– Если меня кто-то обидит, с Мартовым проблем не оберешься.

– Твой Мартов достал уже.

– Знаю.

– Но если бы ты с ним встречалась, никакой Гудвин тебе не стал бы писать.

– Кто такой Гудвин? – развернувшись, Проскурин положил локоть к нам на парту.

– Никто, – Ксюша состроила кокетливую мордочку.

– Поэтому вы пол-урока его обсуждаете?

– Мы книжку обсуждаем, – нашлась подруга. – «Волшебник Изумрудного города». Знаешь такую?

Плечи Лу, прислушивающегося к нашему разговору, затряслись.

– Мартов тоже из книжки? – продолжил ироничный допрос Проскурин.

– Аксенов на нас уже смотрит! – Я пихнула одноклассника в плечо, но было поздно.

– Девочки! – математик выдержал укоризненную паузу. – Уу вас очень несерьезное отношение к моему предмету. Или, быть может, вы не собираетесь поступать в вуз?

В его взгляде читалась внутренняя боль.

– Собираемся, – пристыженно отозвалась я.