Только я открыл рот, чтобы сказать, что думаю о нем и его лекции, как вспомнил, где нахожусь, и промолчал.

Я сбросил рубашку на цепь – по-другому не получалось. Джеффри разрезал мою вонючую одежду ножом, снял с цепи и кинул к стене. Потом под жизнеописание Сына Божьего помог мне помыться. Моим новым одеянием оказалась длинная накидка – из-за цепи надеть рубашку было бы проблематично, разве что сначала разрезать левый рукав, а потом зашить. Чувствуя себя действительно заново родившимся, я сел на кровать. Джеффри принялся на скорую руку убирать следы моего мытья, а священник вдруг поперхнулся очередной фразой и вскричал:

– О, боже! Мне же ребенка надо идти крестить!

Он тут же засеменил к двери, но вдруг остановился и повернулся ко мне:

– Да пребудет милость Божья над тобой, Томас! Не забывай преклонять колени и возносить хвалу Отцу нашему! И делай это до тех пор, пока твое сердце не наполнится любовью и благодатью!

Видя, что я не собираюсь вставать с кровати, он продолжил, но уже другим тоном – тоном ворчливого старика, распекающего своего любимого внука:

– Не ленись, бездельник! Ты и так много своего времени потратил на пустые, неугодные Богу дела! Пора наверстать упущенное, Том, иначе тебе вовек не видать врат Царства Божьего!

День, несмотря на массу впечатлений, выдался из-за моего вынужденного заключения длинным и несколько однообразным. В какой-то степени его скрасил обед, принесенный моим телохранителем. Горячая мясная похлебка, приличный кусок жареной свинины и легкое вино окончательно примирили меня с необычностью моего положения. Вечером меня, как и обещал, посетил барон, в сопровождении неизменного Джеффри, который принес под мышкой нечто похожее на картину, завернутую в небеленый холст. Положив принесенный предмет на одеяло, телохранитель подтащил к кровати резной стул, на который сел барон.

– Садись, Томас.

Я опустился на кровать. Джеффри снял холстину с принесенного им предмета, и моим глазам предстал щит. Его поверхность была разбита на две части, красную и голубую. На разделяющей их полосе был изображен меч. Джеффри подал щит барону. Тот бережно принял его и положил себе на колени. Некоторое время он всматривался в рисунок, потом поднял взгляд на меня:

– Это наш герб, сын. Все это я говорил тебе раньше, но так уж получилось, что вынужден рассказать вновь. Все, что я сейчас скажу, должно стать основой смысла твоей жизни. Видишь, щит рассечен на червлень и лазурь. Червлень означает кровь, храбрость, битву. Лазурь символизирует верность, безупречность, небо, веру. Меч – это праведное и благородное стремление к ратной славе. Читается наш семейный девиз так: «Через кровь и битвы – к истинной вере».

Я узнал, что Томас Фовершэм является дворянином в шестом поколении, а основателем их рода был простой воин-крестоносец, участник Первого крестового похода. Проявив храбрость в битвах с неверными, он стал сначала рыцарем, а затем бароном. Если краткий экскурс в историю рода Фовершэмов был мне в какой-то мере интересен, то последовавшая за ним лекция на тему «Образ рыцаря и его кодекс» уже спустя пять минут навеяла тоску.

– …Христианский рыцарь – это, прежде всего, боец за веру Христову, но в то же время он вассал своего сюзерена и верный слуга своего короля. Призвание рыцаря держать щит над слабыми и обиженными, поддерживая всегда и во всем правое дело того, кто к нему обратится…

…Жажда прибыли или иной благодарности, любовь к почестям, гордость и мщение да не будут руководить твоими поступками, но зато пусть везде и во всем они будут вдохновляемыми честью и правдой…