– Не будем терять времени; я вам расскажу про это безумие, все вам объясню… Но отвечайте: куда вы едете? По каким делам?

– Я еду в Перпиньян; там кардинал-герцог представит меня королю.

При этих словах неугомонный и добрый аббат вскочил с сундука и стал шагать, или, вернее, бегать взад и вперед по комнате, грохоча сапогами. Красный, со слезами на глазах, он говорил, задыхаясь:

– Кардинал! Кардинал! Бедный мальчик! Они погубят его! Боже мой, какую роль они предназначают ему? Что им от него надо? Ах, кто станет оберегать вас, друг мой, там, где на каждом шагу вас будет подстерегать опасность? – воскликнул он, вновь садясь; и, с отеческой заботой взяв руки воспитанника, он пристально смотрел ему в глаза, стараясь прочесть его мысли.

– Но я и сам не знаю, – проронил Сен-Мар, отведя взор в сторону, – думаю, что беречь меня будет кардинал Ришелье; ведь он был другом моего отца.

– Ах, дорогой Анри, вы повергаете меня в трепет! Если вы, дитя мое, не станете его послушным орудием, он погубит вас. Ах, зачем я не могу поехать вместе с вами! Зачем в этом злополучном деле я вел себя как двадцатилетний юнец! Увы! Теперь я вам только опасен. Мне, наоборот, надо скрыться. Но возле вас, дитя мое, будет господин де Ту, не правда ли? – проговорил он, стараясь успокоиться. – Он ваш друг детства, немного постарше вас. Слушайтесь его, дитя мое. Он юноша рассудительный. Он многое обдумал, у него собственный взгляд на вещи.

– Конечно, дорогой аббат, вы можете положиться на мою нежную привязанность к нему. Я не переставал любить его…

– Но давно перестали с ним переписываться, не правда ли? – продолжал добрый аббат, чуть улыбнувшись.

– Простите, дорогой аббат, один раз я ему написал, и именно вчера, чтобы сообщить, что кардинал зовет меня ко двору.

– Как? Кардинал сам пожелал приблизить вас к себе?

Тут Сен-Мар показал письмо кардинала-герцога к его матери, и мало-помалу аббат успокоился и смягчился.

– Ну что ж, – говорил он шепотом, – что ж, это неплохо, начало многообещающее; капитан гвардии в двадцать лет – это неплохо. – И он улыбнулся.

А юноша, в восторге от этой улыбки, которая так отвечала его собственному настроению, бросился аббату на шею и стал обнимать его, словно держал в своих руках все свое будущее – с его радостями, славой и любовью.

Но вот добрый аббат не без труда высвободился из горячих объятий и снова зашагал по комнате, вернувшись к прежним раздумьям. Он то и дело покашливал и качал головой, а Сен-Мар, не смея возобновить разговор, наблюдал за ним, и вид аббата, вновь помрачневшего, наводил на него грусть.

Наконец старик сел и проникновенно произнес:

– Друг мой, дитя мое, я по-отечески увлекся вашими надеждами; должен, однако, сказать, – и отнюдь не для того, чтобы вас огорчить, – что они представляются мне чрезмерно преувеличенными и необоснованными. Если бы кардинал имел в виду только выразить вашей семье чувство привязанности и благодарности, он не пошел бы так далеко в своих милостях; но весьма возможно, что он обратил на вас особое внимание. Основываясь на том, что ему о вас, по-видимому, говорили, он решил, что вы можете сыграть ту или иную роль, предугадать которую сейчас невозможно, роль, которую он наметил в своих тайных помыслах. Он хочет подготовить вас для нее, вышколить вас, – простите мне это выражение ради его точности, – и серьезно подумайте об этом, когда настанет пора. Но ничего. Судя по тому, как складываются обстоятельства, мне кажется, вы поступите правильно, если пойдете по этому пути; так начинаются великие карьеры; главное, не дать ослепить себя и поработить. Постарайтесь, дорогое дитя мое, чтобы милости не одурманили вас и чтобы высокое положение не вскружило вам голову. Не сердитесь на меня за такие опасения; это случалось и с людьми постарше вас. Пишите мне так же, как и матушке, почаще; поддерживайте отношения с господином де Ту, и мы постараемся давать вам добрые советы. А пока, сын мой, будьте любезны – притворите окно, мне дует в голову, и я расскажу вам, что здесь произошло.