– Спрячь голову, прикрой рукой, – услышала прерывистый шёпот. Послушалась. И сейчас же – топот копыт и пьяная ругань офицера:

– Что это за куча валяется, руби её!

– Баба это, Ваше благородие, от страха сомлела, – голос солдата.

– Ишь, большевистская сволочь, в снег зарылась – шашкой не достать.

«Ну всё, конец», – пронеслось в голове. Горячее дыхание коня, свист сабли и резкая боль, как ожог, в руке. Открыла глаза, увидела, как, пружиня в стременах, офицер легко изогнулся и полоснул шашкой там, где лежал рабочий. Тошнотворно запахло горячей кровью.

Раздался треск выстрелов. Стреляли сверху, с четвертого этажа. Лошадь офицера на бегу споткнулась, упала, подминая под себя хозяина. «Наши выручают, скорей бежать…» Последнее, что осталось в памяти, что унесла Оля с собой на всю жизнь, – это распростёртое на снегу тело с расколотой надвое головой, кровь и пар от тёплого человеческого мозга…

А потом бежала, бежала… Ворота, двор, переулок, опять ворота, опять двор и снова переулок, пока не остановилось сердце и чёрная, мутная дурнота не заволокла глаза. Упала в снег и долго лежала, тяжело дыша и глотая запекшимся ртом снег, перемешанный с кровью. В висках стучало, и вместе с биением сердца и кровью в жилах билась мысль о ненависти к палачам – до последнего вздоха, до последней минуты, о борьбе беспощадной, вместе, плечом к плечу с теми, с кем она сегодня была по одну сторону баррикад, с кем породнилась кровью навеки.

Оля поежилась: от окна дуло. Осторожно спрятала под одеяло руку: ныл локоть, сильно стянутый бинтом. Взглянула на окно – светало. Тихо, чтобы не разбудить мужа, повернулась на левый бок – так будет удобнее смотреть на Бориса – и вздрогнула, встретившись со взглядом широко открытых, внимательных глаз.

– Что с тобой, милая? Я давно на тебя смотрю. О чём ты думаешь? Всё-таки что-то случилось. Почему ты не хочешь мне рассказать?

– Да, я расскажу тебе, я всё тебе расскажу… – Оля села в кровати, накинула на плечи шерстяной платок. – Я расскажу тебе всё с того самого дня, как я приехала в Москву…

Утром Блохин помог чете Борейко перебраться на новую квартиру. Вещей было немного, и всё легко поместились в санях извозчика. Добраться в центр было трудно. Весь город покрылся баррикадами.

Но помог пропуск Борейко – раненого героя Порт-Артура.

Перетащив вещи и подробно расспросив Ольгу Семёновну, как добраться до Курбатовского переулка, Блохин простился с хозяевами, дав слово «не пропадать» и вернуться к вечеру.

На Спиридоновке Блохин увидел солдат без оружия, но с сундучками и вещевыми мешками за спиной.

Нетрудно было догадаться, что это были тоже демобилизованные из Маньчжурской армии.

– Куда путь держите, земляки? – окликнул Блохин одного из солдат, тащившего тяжёлый сундук.

– Мы-та? – оглянулся тот. – В деревню, по домам путь держим, а пакеда брядём на чугунку, что на Смоленск идёт.

– Значит, мне по пути с вами, – заметил Блохин и, пристроившись к колонне, предложил собеседнику помочь поднести сундук.

– А ты его не сопрёшь, часом? – недоверчиво посмотрел на непрошеного помощника солдат.

– Коль не веришь, в середину колонны зайдём, – предложил Блохин. – Там, ежели вздумаю бежать, мигом схватят.

Довод показался солдату вполне убедительным.

– Откель и куда путь держишь, служба? – справился Блохин, чтобы продолжить разговор.

– С Маньчжурии, с Моршанского полка. Может, слыхал про такой?

– Не слыхивал… А дом где?

– Под Вязьмой деревня наша, верстов десять, не боле. А ты откуда?

– Из Минска. В мастерских работал там до войны, – ответил Блохин.