– Я уже учусь быть такой же хладнокровной, как Владимир Антонович, – отшучиваюсь я. – Со временем я вас еще удивлю, Лука Назарович.

– Почему ты берешь пример с Володи, а не с меня? – хмурится он.

– Потому что к бесстрастным людям обычно прислушиваются лучше, чем к… – резко осекаюсь, осознав, что слишком разоткровенничалась и чуть не оскорбила его в лицо.

– К каким? – не хочет отпускать меня с крючка босс. – Давай, не стесняйся. Будет интересно послушать, что ты обо мне думаешь, Майя. Ты ведь на данный момент самый близкий мне человек.

Последняя фраза просто разбивает мое сердце и я неосознанно смотрю за его спину, туда, где сидит его жена, тем самым привлекая внимание Ратманова и заставляя его обернуться. Ну вот что я за идиотка?!

Ужин с Майей кажется мне хорошей идеей, потому что каждое мое возвращение в пустую квартиру – изощренная пытка. Лада съехала сразу после похорон детей. Она не взяла с собой ничего, кроме собственной одежды. Наш дом опустел, все в нем осталось прежним, кроме людей, которых больше нет, и по-хорошему, мне бы тоже лучше уйти, но я не могу.

Комната детей все еще в том же виде, в котором находилась в день их… ухода.

Розовое полотенце Жени все еще лежит, небрежно брошенное на ее кровать принцессы. Моя дочь была такая девочка-девочка и обожала все розовое и фиолетовое. Я даже не помню, что последнее она сказала мне перед тем, как уйти из дома, только слюнявый поцелуй в щеку и яркую улыбку, которой она одаривала меня каждое утро, зная, что мы не увидимся до вечера.

А вот Мирон меня уже не целовал. В своем солидном пятилетнем возрасте он считал, что поцелуи только для малышей. Перед уходом он обычно махал мне рукой и хмуро направлялся на выход, потому что ненавидел рано вставать по утрам и в отличие от сестры, ненавидел ходить в детский сад. Я не помню и того, что он мне говорил в последний раз, потому что все случилось в обыденный будний день. У нас их были тысячи и в то утро не случилось ничего необычного, чтобы мой мозг зафиксировал воспоминания о нем. Ненавижу себя за это!

Я мазохист, и как бы больно не было, я продолжаю жить в доме, в котором больше никогда не зазвучат их голоса и звонкий смех. Я каждое утро захожу в детскую, осматривая любую деталь, которая может навести на мысль, чем они могли заниматься перед своим уходом в тот день. Я не убираюсь в этой комнате. Даже не сажусь там, боюсь сделать лишний шаг, который может изменить что-нибудь. Но какая разница, осторожен я или нет, если даже их запах испарился без следа? За каких-то семь гребаных месяцев!

Лада так ни разу и не пришла. Я видел свою жену всего два раза за эти месяцы и то, мне пришлось буквально ее выслеживать, потому что она не хочет меня видеть. Она винит меня и, я понимаю почему, ведь если бы в то утро я не отказался отвезти детей сам, наплевав на свою встречу, они могли бы остаться живы. Я передал ответственность за своих детей ее брату и они погибли. Потому что работа для меня оказалась важнее.

– Лука, я не знаю, как еще объяснить тебе, я не могу тебя видеть, понимаешь? – плакала в нашу последнюю встречу Лада. – Пожалуйста, прекрати! Не звони, не терроризируй моих родителей и друзей! Я больше не твоя жена, и дашь ты мне развод или нет – я не изменю своего мнения. Мне жаль, я никогда не думала, что до такого дойдет, но я не могу контролировать свои чувства, я не могу больше быть с тобой. Пожалуйста, давай разойдемся с миром! Разве нам мало той боли, которую мы испытали? Зачем ты усугубляешь все? Мне почти физически больно тебя видеть, слышать твой голос. После твоего последнего звонка я приходила в себя три дня. Мне плохо, у меня депрессия, и ты делаешь мне только хуже. Я не могу, понимаешь? Просто забудь о моем существовании и позволь мне забыть о твоем…