– А теперь могу я увидеть мистера Бейтса?

– Не можешь.

– Но он же там, внутри!

– А ты здесь, снаружи, – указал фельдмаршал.

Он отошел, чтобы помочь молоденькой барышне очень легкомысленного вида выйти из такси. И тут кто-то сказал со ступенек:

– А, вот и ты!

Сэм облегченно вздохнул. В освещенных дверях стоял милый старик Бейтс.

Из четырех человек, которые образовали маленькую группу у порога «Гневного сыра», теперь трое заговорили хором.

Милый старик Бейтс сказал:

– Чудненько! Уже думал, ты не явишься.

Барышня сказала:

– Извини, что задержалась, старая подошва.

Сэм сказал:

– А, Бейтс!

В этот момент он стоял чуть в стороне от ядра группы, и его слова пропали втуне. Барышня вошла в двери. Бейтс приготовился следовать за ней, но тут Сэм снова заговорил. И на этот раз никто в пределах солидного радиуса не мог бы его не услышать.

– Эй, Бейтс!

– Ох! – сказал фельдмаршал, потирая ухо. В его голосе слышались упрек и неприязнь.

Бейтс обернулся, увидел Сэма, и на его лице изобразилось потрясение, какое испытывает человек, весело прогуливаясь среди роз, когда перед ним вдруг разверзается жуткая бездна, или выползает страшная змея, или из кустов выпрыгивает свирепый лев. В этот критический момент Клод Бейтс не стал колебаться. Могучим прыжком спиной вперед – запомни он его и сумей позже воспроизвести во время танцев, то снискал бы всеобщее восхищение – он скрылся из виду, оставив Сэма беспомощно глядеть ему вслед.

Большая толстая лапа, отнюдь не сердечно опустившись на плечо Сэма, заставила его очнуться от забытья. Фельдмаршал смотрел на него с отвращением, которое теперь и не пытался скрывать.

– Вали отсюда, – сказал фельдмаршал. – Нам здесь такие не требуются.

– Но я же учился с ним в школе, – пробормотал Сэм. Все произошло столь внезапно, что даже и теперь он не мог полностью осознать, что от него отреклась, так сказать, практически его собственная плоть и кровь.

– И с ним тоже в школе учился? – сказал фельдмаршал. – Да ты кроме Борстала ни одной школы в глаза не видел. Вали, да поживей, пока я полицейского не позвал.

А в ночном клубе Клод Бейтс, подкрепив свою нервную систему виски с содовой, излагал своему другу Тресиддеру повесть о своем чудесном спасении.

– Прямо-таки рыскал у дверей! – заключил Бейтс.

– Ужас! – сказал Тресиддер.

Лондон замер. Его окутала тишина, лишь изредка нарушаемая погромыхиванием проносящегося где-то такси да шагами путника, торопящегося вернуться под родной кров. Свет фонарей озарял поблескивающие улицы, задумчивых полицейских, бесшумно ступающих кошек и молодого человека в костюме ниже всякой критики, чья вера в человеческую натуру упала до нуля.

У Сэма теперь не было определенной цели. Он просто шел и шел куда глаза глядят, убивая время. Так он скитался, пока не заметил, что фешенебельные кварталы остались позади и он вступил в более убогие пределы. Здания стали грязнее, вид бродячих кошек – более зловещим и разбойничьим. Собственно говоря, он достиг района, который, несмотря на усилия местных обитателей присвоить ему название Нижней Белгравии, все еще известен как Пимлико. И там, вблизи от начала Лупус-стрит, из медитации его вывел вид палатки, торговавшей кофе.

И он встал как вкопанный. Вновь он внезапно почувствовал тот же грызущий голод, который атаковал его перед устричным ресторанчиком. И почему он голоден, учитывая, что не так уж много часов назад им был съеден обильный обед? Ответить на этот вопрос Сэм не мог. Психолог, присутствуй он здесь, объяснил бы ему, что муки голода, которые он якобы ощущал, были лишь плодом воображения – так его подсознательное «я» реагировало на мысль о еде. Сэм, однако, имел точную внутреннюю информацию прямо противоположного характера, и он застыл перед палаткой, пожирая ее волчьим взглядом.