В четыре руки мы делаем бутерброды и молчим. Молчание между нами рождает хрупкое равновесие. Тонкое, как лёд после первых заморозков.

– Я вернусь, как только смогу, – говорит Индиго, впиваясь зубами в еду. – До этого вам отсюда не выйти. Можете хоть головой о стены биться, хоть нагишом бегать – на ваше усмотрение, как проводить досуг. Здесь есть всё, кроме интернета. И то только потому, чтобы не наделали глупостей. Собаку будешь выгуливать на крыше. Я покажу. Там та же улица, так что даже воздухом свежим есть возможность дышать не только через форточку. Полное ощущение прогулок по городу. Тебе понравится, обещаю.

– А если не вернёшься? – спрашиваю и задыхаюсь от предположения.

Индиго кидает на меня насмешливый взгляд.

– Я вернусь. Ну а вдруг случится то, о чём ты сейчас подумала, за вами придёт надёжный во всех смыслах человек и закончит начатое.

– У меня есть условие, – смотрю на Индиго пристально, ожидая, что он снова будет расточать насмешки, но ничего такого не случается.

Он ест с аппетитом. Молодой, здоровый, сильный. Лёгкий, как вода ручья, что журчит меж камнями. В нём какая-то особенная беззаботная грация. Он разительно отличается от Неймана, который даже молчать умеет тяжело. Но мне сейчас до остановки дыхания не хватает той самой тяжести, жёсткой властности, что была его вечным спутником.

Не хочу думать, но невольно и думаю, и сравниваю. И пока явные преимущества проигрывают тому, что я считала недостатками. Оказывается, всё зависит от взгляда и, наверное, от чувств.

– Я не хочу, чтобы Дана увязалась за мной. Дальше наши пути должны разойтись. В идеале ей бы к Стефану вернуться. У неё бабушка… Боюсь, побег – было не лучшее её решение.

Индиго кивает.

– Вряд ли она способна на правильные решения вообще, – дожёвывает он очередной бутерброд и, подумав, режет мясо и хлеб ещё. Добавляет сыр, открывает баночку с крохотными огурчиками.

– Она хорошая, – возражаю я ему. – Просто у неё темперамент взрывной и деятельный. Нет нужной задачи, куда бы она приложила силу и – уверена – мозги. Данка умная.

– Я не сказал, что она глупая и плохая, – всё же уклончиво обходит острые углы Индиго, – но то, что у неё башню периодически рвёт, видно издалека. Причём всем.

– Дай слово, что не бросишь её на произвол судьбы.

Он перестаёт жевать. Смотрит на меня непроницаемым взглядом. Не жёстким, не подавляющим, но всё же настолько серьёзным, что я изо всех сил стараюсь не дёргаться и не суетиться.

– У тебя слишком много условий, Ника. В то время как я даже на просьбы твои откликаться не обязан. Ты настоящая женщина, даже если этого не осознаёшь. Видишь и понимаешь, что меня к тебе тянет, и пытаешься вить верёвки. Вот эти умения оттачивай на Неймане, а на мне не стоит, если не собираешься продолжать. А ты ведь не собираешься, правда?

Я вспыхиваю. Наверное, он прав. А я действительно сыграла на его интересе ко мне и потребовала слишком многого, на что не имела права.

– Ты всего лишь моя работа, Ника. Тем не менее, я сделаю то, что в эту работу не входит. Я отвезу тебя, куда просишь, и позабочусь, чтобы ты покинула страну. О Вертинской не беспокойся. Эта в игольное ушко пролезет и выкрутится без помощи, но я за ней пригляжу. Просто потому что ты просишь. Ты ведь просишь, Ника?

– Конечно, прошу, – бормочу, пытаясь понять: он пообещал или щёлкнул меня по носу, чтобы не зарывалась?

– Вот и хорошо. Замётано.

Индиго смотрит на часы, чуть качает головой. На миг сдвигаются его брови.

– Мне пора. Я заберу твой паспорт. А, ну и крыша. Пойдём.