– Никто не может достичь совершенства, но тебе дают уроки в Парижской консерватории. Я не знаю никого из наших сверстников, кому удалось бы поступить туда. Сама мечтаю однажды попасть в консерваторию, но… – Она обвела рукой комнату. – Как я смогу найти деньги на обучение?

Элле опустила голову, и в тот момент я почувствовал, что мое сердце разрывается пополам.

«Однажды ты сделаешь это».

– Спасибо, но сомневаюсь, что это возможно. Я даже не представляю, что будет, когда меня выпустят отсюда, не говоря уже о приеме в консерваторию.

В глазах Элле заблестели слезы. Мне как никогда сильно хотелось заговорить и утешить ее, заверить в том, что я – живое доказательство безграничных возможностей. Но я воспротивился этому желанию.

У меня появилась идея.

Я быстро развязал веревочки, которые удерживали мою скрипку в сломанном футляре, и поднес инструмент к подбородку. Потом взял смычок, закрыл глаза и заиграл бетховенскую «Сонату № 9». Я играл для Элле и ощущал, как мое исполнение совершенствуется, как повышается значение каждой ноты. Когда я оторвал смычок от струн, то осмелился открыть глаза, чтобы увидеть ее реакцию.

Элле смотрела на меня широко распахнутыми глазами. Она больше не плакала.

– Бо… это было невероятно. Я знаю, что твой талант убедил самого мсье Ивана, но все-таки…

Я опустил голову. Адреналин курсировал по моим жилам, и понимание того, что мое исполнение возымело желаемый эффект, наполняло меня восторгом. Внезапно до меня дошло, что моя аудитория далеко не ограничивалась Элле. Я медленно повернулся и увидел целое море потрясенных лиц, обращенных ко мне. Брови мадам Ганьон, стоявшей у дальней стены, взлетели так высоко, что, кажется, могли оторвать ее от пола. К моему изумлению, она медленно вскинула руки и зааплодировала. Остальные понемногу присоединились к ней, и вскоре я услышал настоящие овации. Даже Морис и Жандрет, хотя они и не хлопали, удивленно таращились на меня. Должно быть, Элле поняла мое смущение, поскольку она взяла меня за руку, и это был едва ли не самый сладостный момент в моей жизни.

Аплодисменты стихли, и мадам Ганьон решила похвалить меня:

– Браво. Несмотря на свой возраст, похоже, ты заставил бы мсье Будена побегать за деньгами.

– Видишь, – прошептала Элле, – ты отлично справился. – Она поцеловала меня в щеку. – Спасибо тебе, Бо.

Я моментально залился краской и попытался скрыть замешательство, убирая скрипку в футляр.

«Когда я услышу твою музыку?» – написал я.

– Думаешь, мне захочется играть после этого? Это все равно что новорожденный младенец, читающий Шекспира.

«Я был бы очень рад».

Элле спрятала улыбку в ладонях.

– Ах! Ну, ладно. Я потренируюсь в выходные и буду готова, когда ты придешь в следующий вторник. По крайней мере, ты сможешь посоветовать мне что-нибудь дельное.

Когда Эвелин вернулась за мной, мадам Ганьон проводила меня до ворот и рассказала о случившемся.

– У него большой талант, и мы рады видеть его здесь.

В автобусе по дороге домой Эвелин ощутила мое восторженное настроение.

– Не могу поверить, что ты играл для детей! Это фантастическая новость, Бо. Я знаю, как обрадуется мсье Ландовски, когда узнает о твоей растущей уверенности.

Разумеется, Эвелин не могла знать, что мое исполнение предназначалось не для детей, а только для одной девочки, которая быстро меняла направление моей жизни.

Во вторник, когда я вернулся в «Apprentis d’Auteuil», Элле взяла меня под руку и велела следовать за ней. Мы пересекли передний двор; к моему удивлению, мадам Ганьон открыла дверь и разрешила нам войти.