Нат принес кирпичи, обернутые толстой тканью.

И корзинку с едой.

Шаль. Пару одеял…

– Я за ними присматриваю, – он косится на Гарма, который наблюдает за этими сборами с ухмылкой. – Не бойся. Я не позволю им тебя обидеть.

– Почему?

Он ведь и сам не любит Ийлэ, хотя, пожалуй, уже не желает ее смерти.

– Потому что ты теперь сородич. Райдо поклялся тебя защищать. И я тоже должен.

Наверное, если поклялся, тогда да…

Сородич.

Глупость какая. Она ведь альва, а Райдо… Райдо просто хочет жить.

– Воротник подними, – проворчал Нат. – А то продует…

Заснеженный тракт и ветер в лицо. Небо синее, яркое, солнце на нем сияет парадной бляхой, и свет его, отраженный алмазной пылью наста, слепит. Ийлэ закрывает глаза.

И открывает.

Глотает холодный воздух, сама себе удивляясь, что вот она, живая, сидит в коляске, едет в город, и вместо страха, того, который мешал думать, испытывает странное предвкушение.

Город начался с дыма. Запах его, по-осеннему пряный, Ийлэ ощутила задолго до того, как раскололось льдистое зеркало горизонта.

Город появился чернотой, пятном, которое расползалось, меняя форму. Уже не черное, но бурое, грязное какое-то, оно вызывало одно желание – стереть, и Ийлэ даже представила, что город вдруг исчез. Почему и нет?

Провалились в сугробы низенькие дома окраин, широкая мощеная дорога, площадь и памятник королеве, трехэтажный синий особняк мэра и прочие особняки, менее роскошные и неуловимо похожие друг на друга. А следом за ними – лавки и кофейня, кондитерская, булочная, заодно уж – цветочный магазинчик, где можно было записаться в заказ. Матушка любила подолгу перелистывать каталоги, обсуждая с престарелой найо Эллис новые сорта…

…и сама бы найо Эллис провалилась…

…а с нею – и найо Арманди… доктор, Мирра…

Ийлэ заставила себя выдохнуть и разжать кулаки: похоже, что ненависть не так-то просто сжечь, как ей казалось.

Не думать о них… а о чем тогда?

О том, что город не стал чище, и дома прежние, и улицы, и люди, надо полагать, остались те же… Райдо придержал лошадей и оглянулся:

– Ты как?

– Хорошо, – Ийлэ подняла воротник шубы, раздумывая, не спрятаться ли под медвежью шкуру?

– Врешь ведь.

– Вру.

Не хорошо, но и не плохо. Странно немного, и страшно еще, потому что смотрят, останавливаются, провожают взглядами, что коляску со старым гербом на дверцах, что сопровождение ее. И взгляды эти отнюдь не дружелюбные.

Райдо остановился у гостиницы, сам спрыгнул с козел, потянулся, признавшись:

– Не привык я так… верхом вот – дело другое, а тут сидишь, трясешься. Всю задницу оббил.

Он протянул руку Ийлэ, помогая спуститься.

– От меня не на шаг, – сказал, глядя в глаза. Ийлэ кивнула: не отойдет. Только Райдо не поверил, взял за руку, стиснул легонько, ободряя. И тут же нахмурился. – У тебя руки холодные. Почему?

– Замерзли, наверное.

Райдо лишь головой покачал и, бросив поводья мальчишке-конюху, велел:

– Распряги… и вечерочком, часикам этак к семи, запряги вновь. А мы пока погуляем…

Он и вправду гулял, неспешно, озираясь с немалым любопытством.

– Я здесь был, когда только приехал, но, честно говоря, помню мало, – признался Райдо. – Я тогда не просыхал практически. Хоть как-то спасало.

Держал он Ийлэ по-прежнему за руку, и, наверное, со стороны это выглядело странно.

– У мэра точно были… еще речь читал, такую занудную-занудную, а потом вечер с танцами устроил… у меня потом наутро голова болела… нет, все остальное тоже, но в кои-то веки голова особенно… выделилась.

Смотрели.

День ведь, третий час, самое время для прогулок… и гуляют многие…

Люди.

Просто-напросто люди, Ийлэ знакома с ними… была знакома, но какое это теперь имеет значение? Ее не видят.