Она и имена их знает! Ну, ничего себе! Он вот лично с ней не знаком, хотя и живет в этом доме уже пять лет. Да, точно. Как с тестем поругался из за Лизки опять же, так и вернулся в родительскую квартиру. Думал, что все у них сложится великолепно без опеки Лизкиных родителей. Не сложилось! Мало того, все пошло кувырком с того самого дня, как молодые гордо хлопнули дверью. И не вредил им никто. Ни тесть, ни теща, хотя оба между собой постоянно соревновались в степени влиятельности и значимости. Нет, не было ничего такого. Они вообще не лезли. И в результате их с Лизкой семейный крейсер превратился за пятилетку в утлое суденышко. И то сегодня вечером пошло ко дну.

– Поругались? – снова пристала женщина и, ухватив его за рукав куртки, повернула к себе.

«А она не так уж и стара», – вдруг решил он, присмотревшись. Сутулая, это да. Но не старая. Лицо почти без морщин. И фигура еще хранила округлости, несвойственные старости. Одета в джинсы и джемпер крупной ручной вязки. Чего тогда Лизка врала, рассказывая, что тетку со второго этажа болячки одолели и она не спит ночами? Привычно считает, что все, кто старше двадцати пяти, уже древние?

Вспомнив о своей молодой жене, которой едва исполнилось двадцать пять лет, вспомнив о ее молодом сочном теле, отданном на поругание не пойми кому, он чуть не заскулил.

За что ему все это?! Что он такого сделал?! Он же любил ее. Холил и лелеял, как мог! Да, не получалось, как у мамы с папой, но никто же не обещал, что все будет непременно так же!

– Поругались? – в третий раз спросила женщина и ответила за него: – Вижу, что дело плохо. Даже хуже, чем поругались.

– Хуже, – признался он, и ему вдруг захотелось разрыдаться на плече этой женщины, которой он своей ходьбой по двору мешал уснуть. – Она… Она…

– Снова притащила в дом любовника? – вздохнула соседка и с кивком ответила самой себе: – Можешь не говорить ничего, и так все знаю.

– Вы?! Знаете?! Откуда?!

– Вижу потому что. И все видят. – Она вздохнула и потащила его к ступенькам. – Пошли за мной. Чаем тебя напою, а потом домой пойдешь.

– Не могу! Не могу я! – Он вцепился в лестничные перила, замотал головой.

Чего он не мог: пить чай в чужом доме посреди ночи или домой идти? Или и то и другое вместе?

– Все ты можешь, – хмыкнула она, прищурив глаза. – Все всё могут, только хотят не все. Идем…

А потом он сидел в чистенькой уютной кухне с полками, уставленными банками с вареньем и маленькими корзинками с сушеными цветами и фруктами. Пил чай с Марией Ивановной – так звали женщину, страдающую бессонницей, – и слушал страшную историю ее жизни.

– Как же вы могли?! – вопрошал он между третьей и четвертой чашкой чая. – Убить!!! Убить собственного мужа!!! Отца своих детей!!! Это… Это так страшно!!!

– Страшно, мальчик, просыпаться среди ночи от дикого стука в дверь или в окна. Страшно прятаться в огороде, когда он выскакивал за нами следом с заряженным ружьем. Страшно, когда он разряжал его все равно куда. Однажды… Однажды пуля пролетела всего в десяти сантиметрах над головой дочери. Я только и поняла потом по обломившейся ветке… Страшно, когда он приводил в дом друзей и грозился отдать меня им.

– Отдал?

Все внутри его восставало против этой дикой истории. Хотелось заткнуть уши, выбежать, роняя тапки, снова во двор и бежать через весь город. Все равно куда, лишь бы подальше от этой женщины. Но он, как завороженный, все равно сидел и слушал.

– Я долго ждала этого момента, – вспоминала она, глядя невидящим взглядом сквозь него. – Он часто уезжал, часто возвращался. Иногда с деньгами. Чаще без. Никто не знал, где и чем он зарабатывает. Все предрекали ему беду. Сгинешь, говорили многие, в далеком краю. И костей твоих никто не найдет никогда. Не нашли… Никогда…