Я называл его «Джерри», поскольку он был очень дружелюбен. Я-то ожидал увидеть какого-то впечатляющего человека вроде Хэмфри Богарта, а увидел моего дядю Джарреда. Он поинтересовался, почему я проделал столь долгий путь. Он был очень дружелюбен, но до известного предела. Как только он выяснил, что я приехал потому, что считаю, будто думаю так же, как он, и что я хочу поговорить с ним о сокровенном, он очень расстроился. Это точно что-то в нем зажгло. Он сменил тон, вышел из моей машины. Казалось, он стал на шесть дюймов выше. Его лицо надолго исказила гримаса.

«Я пишу художественную литературу – сказал он. – Это все вымысел. В моих рассказах нет ничего автобиографичного. Ничего не могу поделать с этими людьми. Не думаю, что стал бы писать, если б знал, что случится». Он замолчал. «У вас есть другие источники дохода, кроме писательства?»

Я ответил, что работаю полицейским репортером. Заслышав это, он немного испугался, полагая, что я собираюсь написать статью для завтрашней газеты. «Ну, я живу безгрешно, – сказал он. – Я частное лицо. Почему моя жизнь не может принадлежать мне? Я никогда не просил о встрече и не сделал совершенно ничего, что могло бы стать поводом для беседы с полицейским репортером. Я живу так 25 лет. Меня воротит от этого». Впервые в жизни и почувствовал, что меня ненавидят и боятся.

Его манера говорить, выбор времени и чутье отлично соответствовали тому, что он говорил. Он сел в свою машину, резко набрал скорость (из-под колес полетел гравий) и снова удивил меня – поднял свою длинную руку в над поднятой крышей машины и дружески помахал мне.

Сидя там, я понимал, что испортил свой шанс поговорить с Дж. Д. Сэлинджером накоротке. Я просидел в машине еще, может быть, 15 минут. Я писал ему новую записку. На самом деле я испытывал нечто вроде гнева. Писал я почти так: «Да как вы осмелились повернуться к нам спиной? Мы – ваши фанаты. Мы платим деньги за ваши книжки. Вы влезли в наши мозги».

Вторая записка, написанная мной Сэлинджеру, гласила: «Джерри: Сожалею. Вероятно, поездка в Корниш была ошибкой. Вы не настолько глубокий, не настолько чувствительный человек, какого я надеялся увидеть. Если бы кто-нибудь оставил семью и работу для того, чтобы провести 12 часов за рулем ради встречи со мной, я бы наверняка уделил ему больше 5 минут. Как ты думаешь, я бы сказал, что я репортер, если б целью моего появления здесь была статья в газете? Ты говоришь, что пишешь художественные произведения, но в художественной литературе есть нечто кроме вымысла: она трогает души людей. Я люблю человека, который написал эти книги». Я подписался. И добавил: «Постскриптум. Я пробуду в виндозрском мотеле до следующего утра».

В это время Сэлинджер вернулся и подъехал ко мне. «Еще не уехал?» – спросил он. И пригрозил, что обратится в полицию, которая выставит меня с чужой частной собственности.

– Я как раз собирался приколоть эту записку у вашей двери, – сказал я.

– Так выйди из машины и отдай ее мне.

Я вышел из машины, подошел к его BMW и отдал ему записку. Он достал очки. Прочитал записку. На его лице снова появилась та же гримаса.

Похоже, это его успокоило. «Да, понимаю, – сказал он, – но я немного ожесточился. За последние 25 лет этот сценарий проигрывали так много раз, что меня уже тошнит. Знаешь, сколько раз я снова и снова слушаю эту историю? Откуда только не приезжают люди – из Канады, Сакраменто, из Европы. Приезжала даже женщина (кажется, из Швейцарии). Хотела выйти за меня замуж. А еще был малый в лифте, от которого мне пришлось удирать. Мне нечего сказать этим людям, чтобы помочь им справиться с их проблемами».