Стойте! Стойте-стойте-стойте!

Хриплый переложил револьвер в левую руку…

Блямс! Сергей отлетел к стене…

– Ох, Сярежа, Сярежа… – Жена Никитича промывала побитую, как пасхальное яйцо, физиономию Сергея, а неугомонный хозяин прохаживался туда-сюда, капая на и без того пострадавшие мозги.

Сергей сидел на лавке. Слава богу, в зеркале его не было видно. И так понятно, что после такого массажа лицевых мышц выглядел он страшновато. Хватало ощущений и без этого. Левый глаз заплыл так, что даже не открывался. Распухла щека, кровоточили губы. Зубы, по странной случайности, не пострадали, зато из-за разодранной внутренней поверхности щеки во рту стоял противный вкус крови. Вытекшая изо рта кровь склеила бороду в некую дизайнерско-панковскую находку. Болели руки, ноги, на которых оставили следы сапоги Хриплого. Ныли ребра, по которым отпинал сволочной Андрюха. Да, Андрюха…

– Ан… кхм Анишим Никитичш. – Дикция тоже пострадала. – Кхто это был?

– Да это… А я говорил тябе, не заигрывай с Андрюхиной жаной. Злой он и рявнивый, как церт.

– Такх он иж-жа жены?

Вот блин… Сергей вспомнил немного тускловатую, заморенную, но стройную и очень даже ничевошную жену Андрюхи…

В тот день (среда, кажется, была) Никитич послал его к одному из односельчан, отнести меда.

По дороге Сергей встретил жену Андрюхи, немного поболтал с ней. Уж слишком девчонка выглядела заморенной, Сергей просто из человеколюбия попытался хоть немного ее развеселить. По крайней мере, улыбнулась… Видимо, кто-то донес Андрюхе…

Вот же гад ревнивый… Постой-ка, Никитич. При чем здесь Андрюха? А кто это с ним был? Что-то хозяин как-то увернулся от ответа.

– А кхто с ним был?

Никитич, стоявший спиной, хмыкнул, крякнул и повернулся.

А взгляд… Это был взгляд не пасечника, не крестьянина… Это глаза охотника… вернее, нет, не охотника. Так смотрят на тебя дула двустволки.

– Господа это были. Бывшие.

– Белые?

– Ага, – хехекнул повернувшийся незнакомой стороной Никитич, – белее некуда. Все им неймется, все вернуть хочется…

Погодите-ка. Или голову слишком сильно ударили, или Сергей что-то не понимает в происходящем.

– Никитичш… Так ведь война уже давно жакончшилась…

– Война-то законцилась, да люди остались. Или ты думаешь, что они в ангялочков прявратились? Не-эт, еще злее стали. – Никитича явно прорвало. – Озлобились на тружаников. Сами ницего, кромя как жилы тянуть да на готовом жить, не умеют, да и не науцаться. Как волка траву жевать не выучишь, так и их на крястьян да работников не пяряделаешь. Вот они из Эстонии к нам церез границу и лезут, пакости творят, сено жгут, зярно, большавиков… да и людей убивают…

Взгляд Никитича все больше холодел, явно видел он перед собой сейчас не бревенчатую стену своей избы, а того самого Командира, и, скорее всего, через прорезь прицела.

Ой, непростой ты мужик, Никитич…

– Взрывают в городах это… разное… Ницего, дождетесь. Мы царя с шеи спихнули, господ да немцев с земли повыгнали, даст бог, час и до них доберемся. Тяррористы… Тьфу!

Пасечник повернулся и вышел, видимо, покурить, успокоить расстроенные нервы, оставив Сергея приходить в себя.

Если бы Никитич достал гитару и запел одну из песен Егора Летова, Сергей, может быть, удивился бы меньше. «Тяррористы»! Откуда в двадцатые годы могли взяться террористы? Да еще белогвардейцы? Террористы-белогвардейцы! Звучит как «хакеры-красноармейцы». Бред. Может быть, все вокруг – действительно бред? Сергей огляделся. Изба не изменилась, и деревянные стены не превратились в обитые мягким поролоном, ну или чем их там в психушках обивают. По-прежнему болело все тело, пахло травяными примочками жены Никитича (вспомнил, Татьяна ее зовут), немного дымком от печи, кашей, деревом от стены… Не похоже на бред-то.