– Хорошо, раз вы настаиваете, тогда я сейчас объявлю Форду, что встреча прекращается, а сам возвращаюсь в Москву. Соберем политбюро, я там вместе с Громыко выступлю, и пусть нас рассудят.

Николай Викторович испугался и пошел на попятную. Он сразу сказал, что ему, Брежневу, там на месте виднее, как вести дело с американцами, а политбюро в любом случае поддержит его решение. Брежнев вновь настоял на своем, но все эти споры ему дорого обошлись – во время переговоров у него случился спазм сосудов головного мозга.

А после встречи с Фордом произошло уже серьезное нарушение мозгового кровообращения. Брежнев заметно сдал. Глаза у него стали злые и подозрительные, пишет Валентин Фалин, пропал юмор. Леонид Ильич не мог запомнить важные детали и на переговорах иной раз начинал импровизировать. Поэтому установилась такая практика. Брежнев зачитывал подготовленные заявления, а потом уже Громыко вел дискуссию.

Чем дальше, тем меньше Брежнев был способен вести серьезные переговоры, вспоминал Виктор Суходрев. Он зачитывал подготовленный текст, не очень интересуясь ответами иностранных партнеров. А сами переговоры передоверял Громыко, говоря:

– Ну, Андрей, включайся.

И тот вел диалог.

Брежнев переживал из-за того, что у него возникли проблемы с речью. После переговоров говорил Громыко:

– Андрей, по-моему, я сегодня плохо говорил…

Громыко был начеку и начинал успокаивать генерального:

– Нет, нет, Леонид. Все нормально. Все нормально… Тут ни убавить, ни прибавить…

Посол Владимир Петрович Ступишин вспоминал, как в 1979 году в Москву приехал президент Франции Валери Жискар д’Эстэн. Зная брежневские пристрастия, привез ему в подарок два автомобиля типа «джип». На переговорах Брежнев зачитывал все по бумаге и периодически осведомлялся у своих соседей Косыгина и Громыко:

– Ну что, Алексей, хорошо я читаю?

– Хорошо, хорошо, Леонид Ильич.

– Ну что, Андрей, хорошо я читаю?

– Хорошо, очень хорошо, Леонид Ильич.

Только однажды Брежнев вдруг поднял голову и неожиданно сказал французскому президенту:

– Что мы с вами тут толчем воду в ступе? Говорим о разоружении. Так это одни слова, потому что не хотите вы никакого разоружения.

Валери Жискар д’Эстэн оторопел, но быстро нашелся, и переговоры вернулись в прежнее, размеренное русло.

Брежнев все больше полагался на своего министра. Когда посол в ФРГ Фалин, разговаривая с Брежневым, что-то предлагал, тот всегда спрашивал:

– А что думает Громыко?

Фалин говорил:

– Министр, разумеется, в курсе. Но министр не принимает к рассмотрению точек зрения, не совпадающих с его собственной.

На это Брежнев обыкновенно отвечал:

– Я с тобой согласен. Убеди Громыко и действуй.

В апреле 1973 года Громыко был избран членом политбюро (вместе с министром обороны Гречко и председателем КГБ Андроповым). До избрания в политбюро Андрей Андреевич выступал в роли самого важного, но подсобного внешнеполитического работника. Теперь он постепенно становился чуть ли не единоличным творцом внешней политики.

Министр иностранных дел почувствовал себя почти непререкаемым авторитетом и был вполне доволен своей деятельностью. Выступая перед аппаратом министерства, он говорил:

– Смотрите, товарищи, не так давно мы были вынуждены прикидывать на политбюро, прежде чем предпринимать какой-либо внешнеполитический шаг, какова будет реакция США, что сделает Франция и так далее. Эти времена закончились. Если мы считаем, что что-либо надо обязательно сделать в интересах Советского Союза, мы это делаем. Что бы они ни кричали, соотношение сил таково, что пошевелиться они больше уже не смеют. Мы стали действительно великой державой…