– Слышь, командир! – в самое ухо Мажарину прошипел Семен Мартынок. – Давай-ка я подберусь поближе да разведаю.

– Давай, – сказал Мажарин.

– Ага, – сказал Мартынок.

И он тотчас же незримо и неслышно растворился в темноте. Вернулся он скоро и так же неслышно и невидимо, будто вырос из-под земли.

– Никуда они не ушли! – шепнул Мартынок. – Присутствуют, заразы. По крайней мере, один. Дышит… Ну, а коль так, то и остальные где-то поблизости. Я так думаю, хлеб насущный добывают, бакланы…

Мартынок был родом из Одессы и любил ввернуть в разговоре какое-нибудь специфическое одесское словечко, а то и целый оборот.

– Ждем! – приказал Мажарин.

Ждали недолго – каких-то полчаса. Вскоре в темноте послышались шаги нескольких человек, за ними – дыхание и еще какие-то звуки.

– Да! – хрипло произнес Мажарин, когда звуки и дыхание стали совсем близко. Слово «да» в данном случае означало команду «огонь».

Стрелять в кромешной тьме – дело непростое, даже если ты человек в этом деле опытный. Где тут враг, где тут свой? После первых очередей два или три тела – это было понятно по характерным звукам – свалились на землю. Кто-то – это, опять же, было понятно по звукам – опрометью бросился в сарай и захлопнул за собой тяжелую дверь, которая взвизгнула несмазанными петлями, и этот визг был громче всех выстрелов. Из сарая тотчас же раздались выстрелы – стреляли из автомата и из винтовки. А коль так, то стрелявших было, по крайней мере, двое. Хотя откуда они стреляли – сквозь стены или из каких-то щелей или окошек, – было непонятно.

– Слышь, командир! – крикнул Семен Мартынок (говорить шепотом сейчас уже не имело смысла). – Не нравится мне эта ночная серенада! А давай-ка я их гранатами! Подберусь поближе, найду какую-нибудь щелочку и…

– Давай! – согласился Мажарин. – Но только не один, а вдвоем. Нужен еще кто-то для надежности.

– Я! – вывалился откуда-то из темноты Игнат Чаус.

– Хорошо, – сказал Мажарин.

– А вы пока что прекратите пальбу, – сказал Мартынок. – А то, чего доброго, зацепите рабов божьих Игната да Семена…

Смершевцы прекратили пальбу, но из сарая по-прежнему продолжали стрелять. Правда, нечасто – редкими одиночными выстрелами и короткими очередями. Должно быть, берегли патроны или просто не знали, в какую сторону следует стрелять. И это было хорошо: то, что враг палит редкими выстрелами, и то, что он дезориентирован. При таком раскладе подкрасться к сараю, найти в нем оконце или какую-то другую щель и швырнуть туда гранату куда как проще. Ничего, все должно обойтись. Все будет хорошо, потому что – не впервой.

Вскоре где-то в глубине сарая бабахнул глухой взрыв – это Мартынок или, может, Чаус кинули гранаты. Из сарая раздался чей-то сдавленный крик, и вслед за ним застрочил автомат длинной, почти нескончаемой очередью. Ухнул еще один гранатный взрыв, и все стихло. Никаких выстрелов из сарая больше не слышалось.

– Всем лежать! – приказал Мажарин Заречневу и Черных. – Ждем!

– Командир! – простонал из темноты Заречнев, и было в этом стоне что-то такое, что заставило Мажарина опрометью броситься в ту сторону, откуда раздавался стон.

Прохор Заречнев лежал на боку, подогнув ноги.

– Что? – спросил Мажарин, хотя в этом вопросе не было смысла, потому что и так все было понятно.

– Зацепило меня, – сквозь зубы проговорил Заречнев. – В бок ударило. Кажется, два раза…

– Ах ты ж!.. – с досадой проговорил Мажарин, ощупью шаря по телу Заречнева. – Потерпи, я сейчас… Вот только…

На Заречневе был ватник, под ватником – гимнастерка, под гимнастеркой – нательная рубаха. Сложное дело! Попробуй вот так вот, при стольких одежках, да еще в кромешной темноте, определить, где рана, и одна ли она или, может, их несколько! А тем более попробуй определить, насколько они тяжелые. Огня бы сейчас, но зажигать огонь нельзя – вдруг из сарая полоснут очередью по огню!