Мертвое тело покачивалось на воде, растревоженной багром. Смешно…

В дом входили аккуратно, достав оружие. Мутный свет проникал сквозь окна, разливался по холлу. Некоторые категории советских граждан жили действительно неплохо… Гостиная – мягкая мебель, явно не из отечественного магазина, роскошный ковер на полу, вызывающий инстинктивное желание разуться. Справа кухонный гарнитур, обеденная зона. Слева – лестница на второй этаж, какие-то двери. Москвин и Швец устремились наверх. Старший лейтенант Никитин обогнул лестницу, растворился в слепой зоне. Вишневский исчез в проеме за обеденным столом.

Мелькнуло в голове: «За этим столом хоть многодетную узбекскую семью корми…»

Михаил остался один, всмотрелся в полумрак. Прошел в конец холла – мимо дивана, обитого натуральной кожей, мимо помпезного камина, законсервированного на лето, подошел к задней двери, отогнул штору. Взгляду открылся задний двор, беседка, мангал для жарки мяса, далее – высокий забор. Дверь была заперта примитивным замком – со скошенным языком на пружине. Такие открывались несложно – шилом и вязальным крючком.

Он вздрогнул, резко обернулся – из проема рядом с лестницей вывалился взволнованный Никитин.

– Товарищ майор, сюда… – голос подрагивал, ломался. Оргвыводы, похоже, напрашивались сами. И доказывай потом, что тебя поставили наблюдать, а не стеречь… Спальня (по крайней мере, хозяйская) находилась именно здесь, за коротким коридором. Кубатура – умеренная, зачем много пространства для сна? Рассеянный свет фонаря блуждал по предметам обстановки. Шторы задернуты, рябил в углу цветной телевизор. Выключить технику оказалось некому. Двуспальная постель была смята. Между кроватью и порогом, на коврике ручной работы, лежало еще одно тело. Все логично, труп принадлежал Борису Михайловичу Лавровскому, важному лицу в Министерстве среднего машиностроения.

Никитин застыл в оцепенении, дрожал фонарик. Слов не было – одни эмоции. Михаил опустился на корточки. За спиной раздался топот – вбежали подчиненные.

– Ух ты! – расстроенно выдохнул Гриша Вишневский.

Труп остыл, но процесс разложения еще не начался, за исключением пары синих пятен на скулах. Крепкий мужчина лет пятидесяти, одетый в махровый халат, лежал навзничь, раскинув руки. В мутных глазах виднелось изумление. Похоже, использовали глушитель. Халат на груди распахнут, темнеет пятно. Кровь впиталась в коврик, засохла, безнадежно испортив дорогую вещь.

Тишина стояла как в морге по завершении дня. Результаты недельной работы пошли коту под хвост. Впрочем, не привыкать.

– Выходим, нечего тут топтаться, – буркнул Михаил. – Григорий, вызывай опергруппу.

К приезду оперов Кольцов сидел на лавочке у бассейна, курил и отрешенно смотрел на покойницу. Рассвело, утро было ясным, безветренным. Пятно на шее потерпевшей потемнело, причина смерти вопросов не вызывала.

Пожилой эксперт, носящий очки в старомодной оправе, был смутно знаком. Нечасто встретишь такое интеллигентное лицо, даже в их среде. Эксперт кивнул – значит, и майор из комитета ему тоже кого-то напомнил. Оперативники не задавали лишних вопросов. Одни ушли в спальню, другие колдовали у бассейна.

Тело извлекли из воды, положили на кафельный пол.

– Асфиксия, – заявил криминалист. – Душили руками, значит, убийца не доходяга и не женщина.

Никитин настаивал – криков он не слышал. Привычки спать на посту не имеет.

– Значит, тихо кричала или вовсе не кричала. Могла и не кричать, – допустил криминалист. – Поздно заметила нападение, пальцы сдавили горло, осталось только трепыхаться. Признаков борьбы не нашли, разве что соломенный коврик для шлепанцев лежал как-то криво.