– Оно принадлежало епископу?

– Слуга утверждает, что нет.

– Значит, убийце?

– Или же его туда намеренно подбросили. – Он издает нетерпеливый вздох. – Это вопросы, Гай, на которые я хочу получить ответы.

Ожерелье холодное на ощупь – амулет мертвеца, который мне вручили вопреки моему желанию. Я продолжаю сопротивляться.

– Я ничего не знаю о христианах.

– Неправда, – возражает Константин и прикасается к моему плечу. Когда-то это был естественный, дружеский жест. Сейчас его рука равнодушно тверда. – Ты знаешь достаточно, чтобы понимать, что они враждуют как коты, зашитые в одном мешке. Если я отправлю выяснять случившееся одного из них, половина их тут же объявит его схизматиком и еретиком. Тогда вторая половина поспешит обвинить в том же самом первую.

Император качает головой. Хотя он и бог, даже он не в состоянии постичь тайны церкви.

– Ты думаешь, что его убил христианин?

Похоже, мой вопрос застает его врасплох. Константин растерян. Я почти верю в его искренность.

– Помилуй бог. Они плюются и царапаются, но зубы в ход не пускают.

Я не спорю с ним. Я ничего не знаю о христианах.

– Но люди начнут строить догадки. Кто-то скажет, что убийство Александра – это преступление против всех христиан, которое совершили их ненавистники. Эти раны еще не зарубцевались, Гай. Мы пятнадцать лет вели гражданскую войну, чтобы объединить империю и восстановить мир. Нельзя допустить, чтобы сейчас она распалась.

Константин прав в своем беспокойстве. Он построил город в спешке. Цемент еще не затвердел, но уже пошел трещинами.

– Через две недели я ухожу в поход. Через два месяца я буду далеко отсюда, в Персии. Я не могу оставить это дело нерешенным. Мне нужен кто-то, кому я могу доверять и кто может быстро разрешить эту загадку. Прошу тебя, Гай. Ради нашей давней дружбы.

Неужели он думает, что способен повлиять на меня? Ради нашей дружбы я делал такие вещи, за которые даже бог по имени Христос при всей его снисходительности не простил бы меня.

– На следующей неделе я собирался домой, в Мёзию. Все уже готово к отъезду.

На его лице появляется выражение, подобное тоске по прекрасному прошлому. Его глаза туманятся воспоминаниями.

– Ты помнишь те дни, Гай? Как мы играли в полях на окраине Наисса[3]? Как забирались в курятники, где воровали яйца? Нас ведь тогда никто не поймал, верно?

Нас не ловили, потому что твой отец был трибуном. Но я не говорю этого вслух. Не стоит рисковать.

– Я должен побывать там, хочу вновь почувствовать под ногами родную землю. Я сделаю это, когда вернусь из Персии.

– Всегда буду рад видеть тебя в своем доме.

– Я загляну к тебе. Но ты окажешься дома раньше меня. Как только выполнишь мое задание.

Вот и все. У бога нет времени для долгих разговоров. Мы могли бы обсуждать этот вопрос часами, днями, он же свел свои доводы к одному предложению. Все мои уловки, все мое нежелание впутываться в это дело пошли прахом от мгновенно принятого решения.

– Тебе просто нужен виновник, или ты действительно хочешь, чтобы я нашел настоящего убийцу?

Это очень важный вопрос. В этом городе не все убийства являются преступлениями. И не все преступники – виновными. И Константин лучше, чем кто-либо другой, понимает это.

– Я хочу, чтобы ты выяснил, чьих это рук дело. Очень осторожно.

Ему нужна правда. Тогда он решит, что ему делать.

– Если я стану стучаться в двери христиан, откроют ли они мне?

– Они будут знать, что такова моя воля, что ты выполняешь мое поручение.

Я здесь ради тебя. Всю свою жизнь я выполнял твои поручения. Твой советник и друг. Твоя правая рука, когда требовалось действовать, но тебе нужно было сидеть тихо. Твоя аудитория, твоя публика. Ты играешь, я рукоплещу. И подчиняюсь.