Аврелий Симмах появляется из дверей, оглядываясь через плечо, как будто его прервали прямо посередине разговора. Он низкоросл, коренаст и ходит, опираясь на палку. Он почти полностью лыс, правда, редкие пряди седых волос заложены за уши. На нем просторная тога. Должно быть, Аврелий собирался куда-то пойти, хотя, если сказать по правде, в своей тоге он являет собой ходячий анахронизм. Впрочем, у него волевой подбородок, а глаза, буравящие меня, ясны и прозрачны как драгоценные камни.

Мы обмениваемся любезностями и присматриваемся друг к другу. Я подозреваю, что в его глазах я всего лишь выслужившийся до высоких чинов солдат, который незаслуженно возвысился благодаря милости великого человека. Он же, по всей видимости, думает, что в моих глазах являет собой осколок того порядка, который отошел в прошлое еще сто лет назад. В известной степени, мы с ним оба правы. Но ни он, ни я не прожили бы так долго, не умей мы смотреть на вещи широко.

– Ты был сегодня в Египетской библиотеке? – спрашиваю я. Он царапает палкой землю, оставляя в пыли змеящийся след.

– Был.

– С какой целью?

– Читал книги. – Он поднимает кустистую седую бровь, как будто хочет сказать: я ожидал от тебя большего.

– Кого же ты читал? Может быть, Иерокла?

– Не сегодня. Других. Сенеку. К нему я всегда возвращаюсь. Так же, как и к Марку Аврелию. Они обращаются к людям нашего возраста.

Его лицо напоминает маску. Так же, как и мое. Его палка чертит в пыли какие-то линии.

– И что же они говорят? – спрашиваю я.

– Как глупо удивляться вещам, которые происходят вокруг.

Палка останавливается.

– Представь себе то, что я видел в своей жизни. Гражданские войны и мир. Иногда один император, иногда сразу несколько, иногда ни одного. Причудливый культ, осуждаемый одним императором, возрождается другим, императором-триумфатором. Все меняется… даже боги.

Неужели он думает, что перед ним семнадцатилетний мальчишка? Я знаю все эти уловки и не допущу, чтобы он отвлек меня от сути, изображая из себя глубокого старца.

– Сегодня в библиотеке умер один человек.

Его лицо даже не дрогнуло.

– Александр из Кирены. Ты знал его? – продолжаю я.

– Он был другом императора. Одно только это делает его достойным известности.

Меня восхищает двусмысленность его слов. Одно только это или же есть что-то другое? Мы оба знаем, какие вещи он может говорить обо мне за моей спиной.

– Ты видел его там?

– Библиотека – не общественные бани. Я не ищу там общества.

– Когда ты ушел из библиотеки?

– Когда от моего стола удалилось солнце. – Симмах проводит рукой по глазам. – Мое зрение уже не такое острое, как когда-то.

– Уходя, ты знал, что Александр мертв?

– Конечно, нет. Иначе я бы там задержался.

– Чтобы посмотреть, что произошло?

– Чтобы не выглядеть виновным.

Пауза. Взгляд на рыбу в бассейне, застывшую в неподвижности, как и отражения в воде. Дом Симмаха находится рядом с Виа Мези, главной дорогой Константинополя, однако стены в нем толстые и хорошо защищают от уличного шума. Я слышу, как в комнатах слуги доливают масло в светильники, как ставят на столы посуду. День клонится к вечеру. Солнце повисло уже так низко, что заглядывает под край портика, заливая фрески и статуи жидким золотом. Мой взгляд скользит по ним и останавливается.

– Кто это?

Я делаю два шага к бюсту, привлекшему мое внимание, но голос Симмаха опережает меня.

– Иерокл.

Неужели я слышу удивление в его голосе? Или он ожидал, что я его замечу?

– Ты читал его? – спрашивает он. – Тебе следовало бы его почитать. Иерокл не был другом новых религий. Насколько мне известно, так же как и ты.