– Так надо, – услышал я голос докторши. – Дарья Алексеевна не велела повязку снимать.

Ну, «не велела», так «не велела».

– Как вы себя чувствуете? – спросила меня докторша.

– Никак, – прохрипел я. Вчера, в крике, я сорвал голос. – Ничего не чувствую. Совсем. Как нет меня. А, вот это чувствую. У тебя очень нежные руки.

Её рука погладила меня по щеке, вытерев дорожку слезы. Опять я в слезах!

Так, майор Кузмин! Отставить сопли!

Потом она кормила меня, пыталась меня расшевелить беседой, но я был «не в духе». Хотя её болтовня была мне нужна. Как бальзам на душу. Её разговор напоминал мне, что я ещё жив. Она мне рассказывала свою жизнь. Буквально изливала душу. Зачем? Не понятно. Понятно, что хочется выговориться, но мы же не случайные попутчики, которым и принято «изливаться». Ладно, хочешь «поплакаться в жилетку», буду я твоей жилеткой.

Так я узнал о её детстве и отрочестве. Об учёбе, историю их отношений с её мужем. Выслушал из первоисточника о событиях 22 июня на погранзаставе. Когда она рассказывала, как руками раскапывала воронку, когда искала останки своих детей, я плакал вместе с ней. Она схоронила останки детей и мужа в одной воронке. Хотела застрелиться, но пистолет мужа был разбит, а свой она потеряла при налёте. А потом жажда мести застила её.

Выслушал об их бесславном отступлении с остатками заставы. Почему бесславном? Потому, что выжившие пограничники были настолько деморализованы, что шарахались от любой тени, не то что оказывать организованное сопротивление. Что просто выбешивало Шахерезаду. А я их понимал. На тот момент это было обычным явлением. В плен не сдались – и то молодцы.

Потом она рассказывала, как наталкивались на других окруженцев. На всяких разных. О некоторых и вспоминать не хочется. И это понятно. Сам о скольких таких стараюсь забыть? О скольких не буду даже в мемуарах вспоминать, чтоб бумагу не портить.

И вот однажды их «мобилизовал» комиссар одного из разбитых полков. Он организовал партизанский отряд (к радости моей собеседницы). В меру сил своих и разумения командовал. Получилось не очень. Всё же опыта партизанской войны у них не было. На своих ошибках и учились. А ошибки оборачивались кровью. И потерями. Но им удалось установить канал устойчивой связи с «Большой Землёй». И немного погодя после этого их отряд немцы и накрыли. Прямо при приёме самолёта. Моя собеседница была ранена в этом бою осколком мины в живот, и её тут же запихнули в улетающий самолёт.

Так она оказалась в госпитале на грани жизни и смерти, длительное лечение и приговор – никогда и никаких детей.

Потом долгие и отчаянные попытки восстановиться в армии. Триумф – её вернули в строй! И новое назначение – ко мне. Специнструктаж и строго-строго приказ – мою жизнь беречь, как зеницу ока. Причём приказ от таких командиров, которым не отказывают. Помнится, она что-то прошлый раз про Меркулова говорила. Хотя в армии ни от каких приказов не откажешься.

Вот такая её исповедь.

– Ты выполнила приказ – я жив. Пока жив.

– Не в приказе дело, – вздохнула она. – А почему ты тогда так странно реагировал на меня?

– Как – странно?

– Как будто давно меня знаешь, но никак не ожидал меня там увидеть.

– Так и есть, – ответил я. Она ждала продолжения, но что я ей скажу? Что она – точная копия моей жены? Так, по личному делу я – холост. Легенда, ёпти! Сказать правду – глупо, врать не хотелось:

– Ты была моей возлюбленной, моей женой в прошлой жизни.

– Ты помнишь свою прошлую жизнь?

– Хотел бы забыть.

– А, я поняла – опять врёшь.

Ну вот – сказал правду – не поверила. Лучше бы соврал. А, пошло оно всё!