— Скажи мне, Сайя… Так ли страшно умирать, как говорят?

Покачиваясь, я рассматривала закат через окно. Девушка, делая мне очередную порцию обезболивающего, сидела на небольшом резном диванчике и как-то не особо хотела беседовать.

— Это больно? Страшно? Что чувствует человек перед тем, как умереть?

— Смотря какая смерть, — Сайя резонно возразила, постучав серебряной ложечкой о край бокала. Есть смерть тихая, мирная, есть смерть ужасная. Но я не советовала бы вам, хасса Ирэна, думать о смерти. Так можно накликать беду! 

— Как мне не думать об этом? — обхватила себя руками и с тоской посмотрела на девушку. — Иногда мне начинает казаться, что дай мне хассор больше яда, я бы умерла тихо и быстро. Я думала, что у него жестокое сердце, а его у него нет. Поэтому он не может никого любить! 

— Разве? — Сайя усмехнулась. — Не думаю, что дело в этом…

— Для него развлечение гибель его жён! Он просто наблюдает, как гибнут женщины…

— Он наблюдал, как умирает его род. Он наблюдал, как уничтожались города и страны. Не стоит обвинять хассора во всех грехах. Вы так и не спросили его про договор?

— Бумага не может уравновесить жизнь других людей.

— Тогда ответьте, хасса, что ценнее: жизнь одного человека или сотня других жизней?

— Это не оправдание…

— Это реальность! Думаете… Думаете почему все эти женщины живут с нагом? Ради великой любви? Ради его денег? Ради чего, хасса? Я думала, что вы гораздо умнее. Но вы, как и остальные видите лишь рябь на воде, но не замечаете источника. Для вас мелкие волны и брызги важнее, чем их причина.

— Смертницу легко отчитывать…

— Смертница не стала бы ставить вазу возле дверей! — Сайя вскочила на ноги, сердито буравя меня взглядом. — Если начали бороться, так боритесь до конца! Не ради хассора, не ради чьего-то благополучия, боритесь ради себя!

— Я умру, Сайя! — воскликнула в сердцах. — Неужели ты не знаешь этого? — вскочила на ноги и принялась метаться из угла в угол как раненый зверь в клетке. — Не притворяйся, что это не так! Я умру! Мне уже вынесли смертный приговор, который никак не отменить. И если раньше я не хотела жить, потому что понимала, что я… я не такая, как остальные, то теперь очень сильно хочу жить! Я хочу жить! Понимаешь? — разрыдавшись, прикусила губу. Сдерживать слёзы бесконечно всё равно не получилось бы, шмыгая носом, продолжила: — Я хочу жить! Но я прекрасно понимаю, что… Всё равно что сидеть в камере смертников и надеяться, что вмешаются высшие силы, что казнь отменят! И я мечусь между обречённостью и яростью, между жизнью и смертью… 

— А если вы — та самая? И будете жить?

— Чтобы продолжить род хассора? Незавидная участь…

— А если я скажу, что вы будете жить лишь для одного? И это не род великого хассора, это нечто куда более важное. 

— И что же это?

— Вещь, которая сеет смуту, вещь, которая сводит людей с ума, вещь, которая делает несчастных людей пленниками этого дома. Я говорю вам это хасса, пусть знаю, что за такие слова могу лишиться головы, говорю от чистого сердца! Верю, что вы та, которая исправит всё это. У вас выйдет, вы сильная, гораздо сильнее других. Только не верите в себя.

— Наверное, ты говорила это каждой седьмой жене! — горько ответила. — Да?

Сайя не стала отвечать грубостью на такое замечание. Девушка побледнела, выдохнула, вздёрнула подбородок и вышла, забыв свои вещи на диванчике. Похоже, что её сильно задели мои слова. Дверь оглушительно хлопнула. Дёрнувшись, вжала голову в плечи, и будто настоящая воровка подошла к квадратной кожаной сумочке Сайи. Там, поблескивая в последних лучах солнца, лежал нож, похожий на скальпель. Я взяла его и только успела завести руку за спину, как вернулась Сайя. Она вихрем забежала, взяла свои вещи и вынеслась прочь, не одарив меня даже взглядом.