От радости золотой малёк плеснул хвостом и крикнул своей серебряной невесте:

– О рыба-луна! Я теперь могущественней солнца! Ведь я дарю тебе не полмира, а весь мир – видимый и невидимый!

Царь-Нептун, хоть и жил на дне морском, мог слышать своих детей отовсюду. Он усмехнулся в бороду и сказал:

– Нечего такой мелюзге делать в огромном океане. Хорошо, что они получили мир по плечу…

С тех пор золотые рыбки и не знают иного мира, кроме стеклянного аквариума.

Когда у Джо Джолли умер отец, впору было по миру с сумой идти. Всего-то богатства в доме – одна табуретка. Даже дом был чужим, владелец усадьбы сдавал его старику Джолли, своему дровосеку, в счёт жалованья. А по пятницам старик получал остаток положенных ему денег – три шиллинга. Даже топор у отца – и тот был чужой.

Джо вырос в лесах, грамоты не знал, зато любое дело в его руках спорилось. И ещё он очень любил всякую живность, лесную и домашнюю, любил – как дышал, просто и бесхитростно. Так же безыскусно любил он своего отца и частенько помогал ему рубить дрова, хотя ни помещик, ни управляющий даже не подозревали, что Джо есть на свете.

Старик Джолли захворал в четверг вечером, когда всю недельную зарплату они уже проели. Отец присел на свою старую табуретку и сказал:

– Джо, пора мне, видно, на тот свет отправляться.

Наутро он уже не смог встать с постели. Джо сам нарубил дров – сколько положено за день, а на закате пришёл к управляющему за отцовскими шиллингами. Управляющий спросил:

– Ты кто таков?

– Сын Джона Джолли, – ответил парень.

– Почему Джон Джолли не пришёл сам?

– Заболел.

– Кто же будет за него работать?

– Я, – ответил Джо.

Управляющий отсчитал три шиллинга и больше вопросов не задавал. А про себя решил, что, если, паче чаянья, Джон Джолли умрёт, он определит на его место дядьку своей жены: хватит старому хлеб задарма есть да на печи лежать.

Джон Джолли, однако, прохворал ещё почти месяц. Джо ходил за ним, как нянька за малым ребёнком, и один справлял всю работу дровосека. Когда в доме больной, на три шиллинга не проживёшь. Чтобы облегчить страдания отца, Джо постепенно продавал мебель и на вырученные деньги покупал лекарства. Спустя месяц осталось в доме четыре угла, старая табуретка да материнское обручальное колечко, сделанное из меди, а Джон Джолли мирно покоился в земле, и над ним шелестели травы. Тогда-то Джо впервые всерьёз задумался над своим будущим житьём-бытьём. Впрочем, размышлял он недолго. Восемнадцати лет от роду, проворный и ловкий, точно белка, стройный и загорелый, точно сосновый ствол, что золотится на закатном солнце, – в общем, парень он был хоть куда. Но ничего, кроме отцовского ремесла, не знал и не умел, поэтому решил проситься на отцовское место.

В пятницу, придя за деньгами, Джо сказал управляющему:

– Отец больше не будет рубить вам дрова.

– Отчего же? – спросил управляющий, втайне надеясь на добрые для себя вести.

– Его Бог прибрал, – ответил Джо.

– Вот как! Значит, освободилось место дровосека, и пятидесяти лет не прошло!

– Возьмите меня на его место, – попросил Джо.

Но управляющий твёрдо решил сбыть с рук постылого жениного дядьку. Он поджал губы, почесал нос и, покачав головой, произнёс:

– На это место нужен человек опытный.

Отсчитал три шиллинга, пожелал Джо удачи и отправил парня с глаз долой.

Спорщик из Джо был никудышный. Он-то знал, что опыта ему, несмотря на молодость, не занимать, но понимал и другое: раз управляющий решил его не брать, значит, спорить без толку. Джо вернулся в свою хижину и подумал, взглянув на отцовскую табуретку: «С собой её не забрать, продавать не хочется, на дрова пустить тоже жалко, да и будущему дровосеку надо на чём-то сидеть… К тому же и табуретка наверняка хочет остаться в родных стенах не меньше моего. Только ей – оставаться, а мне – в путь отправляться. Прощай, старая!»