Он все еще лежит на полу, когда папа, перешагнув через него, идет на кухню, к плите и кастрюльке, сварганить еще стаканчик громового меда, а потом надеть робу, которая слишком долго висела в коридоре, – предлагают работенку, надо разузнать поподробнее, и, глядишь, через день-другой она станет папиной. Феликс следит, как папины ноги шагают к входной двери, слышит два быстрых хлопка, когда открывается и закрывается лифт, а потом в квартире воцаряется покой, как всегда после папина ухода, даже вроде бы просторнее становится.

Лео лупит и лупит по синему матрасу. Сам бинтует себе руки, точь-в-точь как их бинтовал папа, пока не ушел красить кухню в каком-то пригородном доме. Лео знает, что научился бить сильнее, чаще и без надоедливой боли. Каждое утро тренируется до завтрака и школы, прибегает домой на большой перемене и вместо обеда лупит по матрасу, лупит и после уроков до самого вечера, лупит, если, проснувшись среди ночи, не может уснуть.

Сегодня после школы он уже второй раз слышит пылесос.

И прекращает тренировку.

Мама вошла. Она много раз проходила мимо, заглядывала сюда, со знакомым выражением на лице – его тренировки ей не по душе.

Он снова бьет. Нос и челюсть. Хассе и этот гаденыш финн. Они могут подкараулить его в любое время и в любом месте, поэтому он их избегает, даже прячется от них, пока не подготовится как следует. Нос и челюсть, Хассе и финская гнида. Теперь он действует почти автоматически. Весь корпус следует за ударом. Плечи разворачиваются, устремляются за кулаком, бьют насквозь.

– Пора его снять. – Мама выключила пылесос. – Это крюк для лампы. Там должна висеть лампа.

Она берет трехногую табуретку, влезает на нее, тянется вверх, к крюку, меж тем как сын, не глядя на нее, продолжает лупить по матрасу.

– Ты можешь прекратить?

Резкие удары, куда более сильные, чем она думала, матрас ходит ходуном.

– Ты слышал, что я сказала? Прекрати.

Еще сильнее.

– Лео!

– Нос и челюсть, мама.

Он поворачивается и одновременно говорит, один удар – один слог, а она хватает матрас, держит его.

– Послушай меня, Лео! Кто тебя так отделал? Как их звать?

Она обнимает матрас, стоит у Лео на пути, так что он вынужден оборвать тренировку.

– Хассе и Кекконен.

– Назови мне полные имена.

– Зачем?

– Хочу позвонить их родителям.

– Нет! Ни за что! Если ты позвонишь… знаешь, что будет?

Он садится на табурет, возле маминых тапок с помпончиками.

– Лео… я все улажу.

– Ты только хуже сделаешь! Неужели непонятно?

Она обнимает уже не матрас, а его.

– Полные имена.

Он мотает головой, трется лбом о ее грудь.

– Ну что ж.

Она опять влезает на табуретку, снимает матрас, бросает на пол.

– Я сам разберусь! Не вмешивайся!

– Сперва можешь снять эти дурацкие бинты.

– Мне надо тренироваться!

– Сию минуту, Лео.

– Папа сказал, мне надо тренироваться!

– А я говорю, пора прекратить.

Он больше ничего не говорит. Ни слова. Молчит, пока она пылесосит, и когда приходит Феликс и они полдничают на кухне, и когда она велит им надеть куртки, потому что они поедут встречать папу, как обычно, а потом в магазин, тоже как обычно.

В машине он тоже молчит.

Он сидит на пассажирском месте, Феликс с Винсентом – на длинном среднем, а папины малярные принадлежности сложены сзади. Мама за рулем, ей не привыкать, она часто подвозит и забирает. Они куда-то едут, и обычно ему нравится сидеть со всеми в машине – что может быть лучше!

От их района до кварталов всего несколько минут езды. Они останавливаются перед одноквартирным домом и загружают в машину все, что папа оставил за калиткой, – кисти, тщательно очищенные и резко пахнущие растворителем, валики в аккуратно завязанных пластиковых пакетах, банки с краской и обойный клей; папа тем временем заканчивает разговор с пожилой хозяйкой и получает от нее конверт.